Харченко занимал маленький особняк из трех комнат, с парадным входом на Голый переулок. Переулок этот кончался каким-то оврагом, заросшим сорной травой, и "вообще", как говорил Подходцев, "это место пользовалось дурной славой, потому что здесь жил Харченко..."
Шли шумно, весело, в ногу, громко, на удивление прохожих, напевая какой-то солдатский марш.
Харченко был дома.
-- Здравствуй, Витечка, -- ласково приветствовал его Подходцев. -- Как твое здоровье?
-- Ты нас извини, Витя, но мы к тебе с одним человечком. Вот, познакомьтесь.
Харченко протянул Громову руку; тот схватил ее, крепко сжал и неожиданно залепетал:
-- А-бб-а... Мму...
-- Что это он? -- испугался Харченко.
-- Глухонемой. Ты его не бойся, Витя. Он из Новочеркасска приехал.
-- Да зачем вы его привели ко мне?
-- А куда его девать? Второй день как пристал к нам -- вот возимся.
-- Вот несчастный, -- сказал сострадательно Харченко, осматривая Громова. -- Неужели ничего не понимает?
-- Ни крошечки.
-- Гм... И глаза у него мутные-мутные. Совершенно бессмысленные. И ему тоже дать чаю?
-- И ему дай. Только ты с ним, Витя, не особенно церемонься... Налей ему чаю в какую-нибудь коробочку и поставь в уголку. Он ведь как животное -- ничего не соображает.
-- А он... не кусается? -- спросил, морщась, Харченко.
-- Ну, Витенька... Ты форменный глупец... Где же это видано, чтобы глухонемые кусались? Ты только не дразни его.
-- Черт знает! Очень нужно было приводить его. Эй, ты!.. А-бб-а! Иди сюда. Куш тут.
Харченко был действительно человеком без стыда и совести... Он налил чаю в большую чашку с отбитым краем, бросил в нее кусок сахара и поставил в уголку на стуле, указал на нее Громову.
-- А-вввв-в... Хххх... -- залепетал беспомощно Громов и замахал руками перед лицом Харченки.
-- Что он?! -- закричал испуганно Харченко.
-- Сахару ему мало положил. Не скупись, Витя. Разве ты не знаешь, что глухонемые страшно любят сахар?
Как будто в подтверждение этих слов, Громов подскочил к столу, запустил руку в сахарницу и, вытащив несколько кусков, набил ими рот и карманы.
-- Видишь? -- прищурился Подходцев.
-- Да что это вы, братцы, -- возмутился Харченко, -- привели черт знает кого!.. Скажи ему, Подходцев, чтобы он сидел смирно и пил свой чай.
Громов покорно отошел в уголок, сел на пол и, склонив голову, стал тянуть из своей громадной чашки чай. Нерастаявшие куски сахара вылавливал руками и, причмокивая, ел с громким хрустеньем.
-- Форменная обезьяна, -- покачал головой Харченко и обратился к Подходцеву: -- Что поделываете, ребята?
-- Ничего, Витечка. Занимаемся, книжечки читаем, по бульварчикам гуляем, котлетки в ресторанчиках кушаем.
Замолчали. Наступила многозначительная пауза. Подходцев вдруг крякнул и спросил с места в карьер, безо всяких приготовлений:
-- Скажи, Витечка, ты никогда не травил мышей?
-- Не травил, -- отвечал Харченко. -- А что?
-- Да, понимаешь, завелись у нас в квартире мыши. Купил я сейчас отравы, а как им ее давать -- не знаю.
-- А какая отрава?
-- Да вот, взгляни.
Подходцев вынул из кармана маленький сверток с белым порошком и, развернув его, положил на стол.
-- Как же это называется?
-- Это, Витенька, вещь вредная, ядовитая. Мышьяковистое соединение.
Глухонемой Громов стал на ноги, поставил пустую чашку в уголок, приблизился к столу и, увидав белый порошок, с радостным, бессмысленным криком бросился на него.
-- Что он делает?! -- вскочил Харченко.
Было поздно... Громов схватил горсть "мышьяковистого соединения" и с довольным визгом, кривляясь, отправил его в широко открытую пасть.
-- Сахар!!! -- в ужасе вскричал Подходцев. -- Он думает, что это сахар!!! Остановите его...
Харченко бросился к Громову, но на пути ему попался Клинков; он обхватил руками шею Харченки и заголосил:
-- Витенька, миленький, что же мы наделали?!.
-- Пусти! -- бешено крикнул Харченко и, оттолкнув прилипшего к нему Клинкова, нагнулся к Громову.
Громов лежал на ковре, пуская изо рта пузыри, и смотрел на Витю закатившимся белым глазом. Грудь и живот его с хрипом поднялись несколько раз и опали... По всему телу прошла судорога, ноги забились о ковер и -- Громов затих.
Картина смерти была тяжелая, потрясающая...
Подходцев встал на колени, прислонил ухо к груди усопшего, перекрестился и, обратив на Витю полные ужаса глаза, шепнул:
-- Готов.
Затем, сняв со стены зеркало и приложив его ко рту усопшего обратной деревянной стороной, благоговейно повторил:
-- Готов.
Харченко захныкал.
-- Что вы наделали!.. Зачем вы его привели?.. Это вы его отравили! Яд был ваш!
-- Молчи, дурак. Никто его не травил. Сам он отравился. Клинков, положим его на диван. Дай-ка, Витя, простыню... Надо закрыть его. Гм... Действительно! В пренеприятную историю влопались.
-- Что же теперь будет? -- в ужасе прошептал Харченко, стараясь не глядеть на покойника.
-- Особенного, конечно, ничего, -- успокоительно сказал Подходцев. -- Ну, полежит у тебя до утра, а утром пойди, заяви в участок. Ты не бойся, Витя. Все равно улик против тебя нет. Продержат несколько месяцев в тюрьме, да и выпустят.
-- За... что? В... тюрьму?
-- Как за что? Подумай сам: у тебя в квартире находят отравленного человека. Кто? Что? Неизвестно. Что ты скажешь? Что мы его привели? Мы заявим, что и не видели тебя, и никого к тебе не приводили. Не правда ли, Клинков?
-- Конечно. Что нам за расчет... Своя рубашка к телу ближе.
-- А ты, Витя, уж выпутывайся, как знаешь, -- жестко засмеялся Подходцев. -- Можешь, впрочем, разрезать его на куски и закопать в овраге. Пойдем, Клинков.
-- Братцы! Господа! Товарищи! Куда же вы?! Как же?..
-- Какие мы тебе товарищи, -- сурово сказал Подходцев. -- Пусти! Идем, Клинков.
-- Нет, я не пущу вас, -- закричал Харченко, наваливаясь на дверь. -- Я боюсь. Вы его привели, вы и забирайте.
-- Вот дурак... Чего тебе бояться? Ты привилегированный и получишь отдельную камеру; обед будешь покупать на свои деньги. Да, пожалуй, и отец возьмет тебя на поруки.
-- Я покойника боюсь, -- рыдая, завопил Харченко.
-- По-кой-ни-ка? Не надо был травить его, и не боялся бы.
-- Товарищи!!! Миленькие! Заберите его... что хотите -- отдам.
-- Вот чудак-человек... Куда же мы его возьмем? Можно было бы на извозчика его взвалить да вывезти куда-нибудь за город и бросить... Но ведь извозчик-то даром не поедет!
-- Конечно! -- поддержал Клинков. -- А у нас денег нет.
-- Ну, сколько вам нужно?.. -- обрадовался Витя. -- Я дам. Три рубля довольно?
-- Слышишь, Подходцев, -- горько усмехнулся Клинков. -- Три рубля. Пойдем, Подходцев... Три рубля! Ты бы еще по таксе предложил заплатить...
Стали торговаться. Несмотря на трагизм момента, Харченко обнаружил неимоверную скупость, и когда друзья заломили цену сто рублей -- он едва не упал мертвый рядом с покойником...
Сошлись на сорока рублях и трех бутылках вина. Вино, по объяснению Подходцева, было необходимо для того, чтобы залить воспоминание о страшном приключении и заглушить укоры совести.
Подходцев взвалил покойника Клинкову на спину, подошел к Харченко, получил плату и, пожимая ему руку, внушительно сказал:
-- Только чтобы все -- между нами! Чтобы ни одна душа не знала! А то: гнить нам всем в тюрьме.
-- Ладно, -- нервно содрогаясь, простонал Харченко. -- Только уходите!
Вышли в пустынный переулок... Впереди шел Клинков с глухонемым на спине, сзади Подходцев с выторгованным вином.
Отошли шагов двадцать...
-- Опусти меня, -- попросил покойник. -- Меня после сахара мучает страшная жажда. У кого вино?
-- Есть! -- звякнул бутылками Подходцев. -- В овраг, панове!
Комментариев нет:
Отправить комментарий