Табуны остались без женщин Вот уже 15 лет заведующая отделом сохранения нематериального культурного наследия Камчатского центра народного творчества Мария Беляева минимум два раза в год выезжает в экспедиции в самые удаленные уголки полуострова и собирает данные о традициях и фольклоре народов Камчатки. Мария Беляева – одна из немногих современных исследовательниц, кто смог побывать практически на всех проводимых в регионе обрядах и описать быт оленеводов полуострова на стойбищах – табунах. В конце 2024 года за выдающийся вклад в сохранение народных традиций Марии Беляевой присвоено звание «Заслуженный работник культуры России». О том, как ведутся исследования и собирается уникальный материал, Мария Евгеньевна рассказала «КМНСОЮЗ-NEWS». – Мария Евгеньевна, редакция «КМНСОЮЗ-NEWS» поздравляет вас с получением звания «Заслуженный работник культуры России»! Расскажите, пожалуйста, как вы стали заниматься сохранением нематериальной культуры народов Камчатки? – Спасибо за поздравление! Это так неожиданно и приятно, что мою работу в культуре оценили на высшем уровне. Я сама родом из национального села Воямполка (в переводе с корякского – «река-утопленница»), оно находится в Тигильском районе, на севере Камчатки. В нашем селе жили ительмены, береговые и оленные коряки и эвены. Мой дедушка был оленным коряком-чавчувеном, бабушка – эвенка, или, как их раньше еще называли, ламут. Бабушка не любила говорить о своих корнях, своем роде, уже во взрослом возрасте я поняла, почему. Бабушка из зажиточного рода, и ее брат был репрессирован. Я случайно узнала, что она эвенка, когда увидела ее документы. Она, как и дедушка говорила на корякском языке, хотя знала и родной эвенский, и русский языки. Так что я росла в корякской среде, знала язык и ощущаю себя оленной корячкой. Помню, в детстве, когда были знаковые праздники, к нам в село приезжали друзья дедушки с табунов. Они останавливались у нас дома, взрослые вели свои разговоры, а дети общались между собой. Мы говорили на корякском. Потом я уехала в школу-интернат в окружной центр Палану, большую часть времени в году проводила там, и язык постепенно стал забываться, так как мы говорили все время на русском. Когда не стало бабушки и дедушки, языковая среда сразу пропала и сейчас я корякский язык понимаю, но, увы, не говорю. Так что в национальную культуру я погрузилась еще в детстве. В Палане я занималась классической хореографией в корякской окружной школе искусств. После окончания десяти классов попала в легендарный корякский ансамбль «Мэнго». В коллективе были ребята со всего Корякского автономного округа. В ансамбле сформировалось удивительное сообщество, я его иногда называю «мэнговским стойбищем». Помню случай на гастролях, когда нас привезли на киностудию, чтобы отобрать артисток для участия в фильме. Из нас никто не подошел. Режиссер, махнув рукой, в сердцах сказал, что мы не монголоидная раса, а мэнголоидная. Мы тогда посмеялись, но не обиделись. Понимаем, что коряки не похожи на монголов. Все участники коллектива знали родной язык, обряды, душой болели за сохранение и развитие родной культуры. Когда я пришла работать в Камчатский центр народного творчества и стала ездить в экспедиции, опыт в «Мэнго» мне очень пригодился. Ведь я записываю в том числе и танцы. – Номера «Мэнго» знамениты на весь мир благодаря уникальному соединению фольклорных элементов с классической хореографией. Как этого удавалось добиваться? – Основатель ансамбля Александр Васильевич Гиль, будучи профессиональным и очень талантливым хореографом, смог сохранить фольклорную основу национального танца. Применив законы классической хореографии в отдельных элементах – в позиции рук, ног, корпуса, сотворил уникальные северные танцы. Например, визитной карточкой «Мэнго» стал танец «Чайка». В его основе лежит фольклорный танец Чайки. Это, по сути, подражание, за счет изгибов рук, движений ногами и горлового пения имитирующее крики птиц. Танец выполняется на полусогнутых коленях – «плие». В постановке «Мэнго» движения ног и рук сохранены. Однако в фольклорном танце, когда его исполняли на праздниках, руки были опущены ниже II позиции. Александр Васильевич поднял руки танцоров выше этой II позиции, за счет этого удалось подтянуть корпус, и танец приобрел совсем другой вид. Конечно, все движения оттачивались на репетициях, чтобы они были четкими, красивыми, профессиональными. Большое внимание уделялось рисунку, то есть тому, как стоят и передвигаются танцоры на сцене. В прошлом, когда люди жили в ярангах или полуземлянках, танцы проходили там же – в жилище. Как вы понимаете, в полуземлянке можно сделать какие-то танцевальные движения, но создать рисунок танца нельзя. Да и таких целей не преследовалось. Танцы сопровождали обряды, люди танцевали не для зрителей. Сейчас танец на сцене ставится, чтобы его смотрели, чтобы он был интересным и зрелищным. Поэтому необходимо следовать законам сцены. Но, чтобы прочувствовать все эти моменты, грамотно адаптировать танец, важно погрузиться в национальную культуру. Сам Александр Васильевич Гиль регулярно ездил в экспедиции, бывал на праздниках, смотрел, как танцуют старейшины. Да и коллектив был сформирован из носителей культуры, тех, кто знает движения, понимает их значение. В танцах же каждое движение что-то значит. Это может быть подражание зверю, обращение к духу. – А остались ли аутентичные танцы и песни в селах? – Времена меняются. В селах, где сохраняется традиционная культура, люди получили возможность заниматься в фольклорных коллективах, оттачивать движения, репетировать на сцене. И это очень хорошо! Да, аутентичные танцы интересны нам, исследователям. Но люди хотят рассказать о своей культуре, выступить на празднике так, чтобы это было интересно для зрителей. В состав многих фольклорных коллективов входят старейшины. Они как раз знают, как танцевали раньше, понимают значение всех элементов и представляют на сцене тот самый аутентичный танец, но в обработке, понятной зрителю. И вообще, танец быстрее всего трансформируется, подстраивается под требование времени. В последние годы ритмы танцев становятся все быстрее, прыжки – более высокими. Если неадаптированные для сцены танцы остались в основном на кадрах кинохроники, то песни во многих районах сохранились. В селе Ачайваям Олюторского района проживают оленные люди – коряки-чавчувены, камчатские чукчи и эвены, которые прекрасно поют, и вообще, в селе принято соблюдать традиции. Например, когда табун готовится к отправке на летовку, все село собирается для проведения обрядов, с соседних населенных пунктов приезжают родственники. В селе Хаилино, тоже в Олюторском районе, проводят обряды, связанные с оленеводством и рыболовством. В Хаилино есть фольклорный ансамбль «Чекнитон» («Родник»), в репертуаре которого сохраняется аутентичный танец Чайки. Также в селе практикуют традиционное для коряков горлохрипение. В селе Лесная Тигильского района и сегодня отмечают праздник Ололо, он связан с удачной добычей морского зверя и промыслом на медведя, барана. И там тоже прекрасно поют. В Карагинском районе есть село Тымлат. В свое время туда переселили жителей закрытых сегодня камчатских сел Рекинники, Подкагерное. Там такие прекрасные певцы! Столько мелодий можно записать. И какие удивительные у певцов голоса, когда их слышишь, дух захватывает. Кстати, в Подкагерном провел детство основатель корякского фольклорного ансамбля «Ангт» народный артист России Иосиф Жуков, один из самых великолепных исполнителей родовых мелодий. Иосиф Иннокентьевич из рода оленных коряков и, кстати, в основу многих постановок ансамбля вошли его воспоминания. Вообще, у оленных коряков очень зрелищные танцы сами по себе, поэтому иногда так бывает, что корякские элементы заимствуют коллективы других народов. Но я такую практику категорически не одобряю. Ведь танец – это история, которая когда-то рассказывалась в яранге, а теперь – на сцене. Поэтому просто так тасовать элементы, а тем более включать движения, характерные для танцев других народов, – это неправильно. Но, увы, заимствование сейчас стало массовым, берут все: мелодию, костюмы и даже атрибутику. Причем это не тот случай, когда родственные народы живут рядом и человек перепутал. Например, сейчас массово стали использовать ловцов снов. Но это характерно для индейцев. У нас на Камчатке их не было! Бывает все настолько запутано, что даже не поймешь, какой народ пытается представить коллектив. Иногда я общаюсь с постановщиками северных фольклорных коллективов, если вижу ошибки, то сразу говорю. В ответ, особенно от молодых постановщиков, можно слышать: «Это мое видение». Хорошо, видение. Но ведь такой микс показывается на конкурсах и на обрядовых праздниках, и он позиционируется не как видение отдельного человека, а как народный танец. Это все сохраняется в видео, на фото, выкладывается в интернет. И проходит несколько лет, другие молодые постановщики начинают искать в интернете информацию, и что они находят? Номера, которые состоят из сплошных неточностей. Массовые вольные трактовки приводят к тому, что даже те, кто занимается танцами, начинают путаться, какой элемент исконный, а какой – заимствованный. Однажды, помню, была на конференции, где один молодой человек возмущался, что коряки исполняют танец его народа. Пришлось объяснять, что вообще-то танец был изначально корякским и что некоторые коллективы, представляющие другие народы, стали использовать эти движения в своих номерах. Это сложно принять. Номера с заимствованными элементами нередко участвуют в танцевальных конкурсах. На состязаниях все зависит от жюри. Например, под эгидой Министерства культуры ежегодно проводится Всероссийский фестиваль-конкурс любительских творческих коллективов. Победитель получает приз – 2 миллиона рублей. Жюри этого конкурса очень внимательно следит не только за техникой исполнения или постановкой, но и за использованием заимствованных элементов. Если номер некорректный, то у него нет шансов на победу. Такие фестивали выводят на высокую ступень коллективы, которые соблюдают танцевальные и музыкальные традиции. Мне приятно, что наши камчатские ансамбли часто оказываются в числе победителей этого конкурса. Но конкурсов проводится много, и далеко не везде отслеживается аутентичность. И, понимаете, когда победителем становится номер с перепутанными танцевальными движениями, постановщики, которые собрали этот микс, убеждаются в мнении, что они правы и можно продолжать ставить танцы из произвольных элементов, игнорируя достоверность. – Но это же не по злому умыслу? – Конечно. Но люди просто не знают и не задумываются над тем, что достоверность должна быть на первом месте. Очень много зависит от политики тех, кто возглавляет эти ансамбли, кто составляет репертуар. И здесь возникает такая проблема, что зачастую самодеятельные коллективы возглавляют люди без специального образования. Они могут искренне любить свою культуру и желать ее сохранения и развития, но они не знают, как ставится танец, какие правила существуют в постановке, как должен использоваться фольклорный материал, который собран исследователями. В любом научном труде можно найти хоть пару предложений по танцу. Тогда остается просто включить свое воображение, чтобы представить, как этот танец должен исполняться. Важно знать, чем живет народ, танец которого нужно поставить. Необходимо понимать, какую хозяйственную деятельность ведет этот народ, потому что танцы неотъемлемо связаны с родом занятий. Все эти пазлы нужно сложить воедино, и тогда можно будет поставить танец, который будет действительно относиться к какому-то этносу. Я всегда призываю тех, кто занимается танцами, читать литературу, исследования. Например, ительмены восстановили свою обрядовую культуру по описаниям Степана Крашенниникова и Георга Стеллера. Исследователи оставили подробное описание ительменского быта – костюмов, праздников, мелодий. Масштабное исследование корякской танцевальной культуры провела в 70-х годах ХХ века Мария Жорницкая. Она ездила в экспедиции по Чукотке и Камчатке и составила очень подробные описания, где танцы расписаны буквально по тактам. По такой литературе можно даже восстановить утраченные танцы. – Вы упомянули, что танец связан с традиционным образом жизни. Но прогресс не стоит на месте, в рыболовстве и оленеводстве начинают внедряться новые технологии. – Да, понятно, что мы не пойдем на рыбалку с сетями из крапивы. Время идет, жизнь меняется. И сейчас у рыболовов современные снасти и фабричные лодки, а у оленеводов есть снегоходы и технологии для отслеживания оленей. Но современные приспособления – это инструменты, они делают жизнь более комфортной, однако суть от этого не меняется. Например, наши береговые коряки и ительмены каждый год проводят Праздник первой рыбы, или, как его раньше называли, Обряд заманивания рыбы. Сам праздник организуют сотрудники сельских домов культуры. Но, когда рыбы долго нет, жители национальных сел сами проводят этот обряд, чтобы, как они считают, заманить рыбу в реки. Рыбалка у нас на Севере, особенно в отдаленных селах – это не хобби, не приятное увлечение, а в прямом смысле способ выживания. Весной, когда в сельских магазинах подходят к концу запасы продовольствия, наступает распутица, а связи с большой землей нет, основной пищей людей оказывается рыба. Так вот, представьте, что будет, если из жизни людей исключить рыбалку? Для кого тогда проводить Праздник первой рыбы, для чего все эти песни и танцы, если смысл всего этого действа окажется утерян? С оленеводством та же самая ситуация. У нас есть на полуострове позитивные примеры, как сохраняется оленеводство. Помню, я ездила в Карагинский район, там есть табун, он принадлежит целому роду, где традиции соблюдаются неукоснительно. Смотришь на них, и душа радуется. А что было бы, если бы оленей не стало? Возьмем мое родное село. В детстве, помню, что в селе было много оленеводческих звеньев, в девяностые годы все это стало разваливаться, люди лишились стад и буквально потеряли смысл жизни. Когда есть стадо, то необходимо о нем заботиться, оберегать от волков или росомах, поднимать поголовье оленей. Оленеводы приезжали в поселки из табунов совсем ненадолго. И вот оленей не стало, а затем прекратились и все оленеводческие праздники, обряды. А зачем их делать? Для кого? Наше село стало обезличенным и превратилось в точку на карте, через который проходит зимник, использующийся для доставки продуктов в Палану. Много таких сел, где уже не поют песни, не проводят обряды. Старики уходят, а молодежь не знает обрядов, традиций. Хотя всем что-то когда-то рассказывали в детстве, но это все стирается из памяти. Причем люди-то хотят знать и помнить. Ко мне часто обращаются жители таких сел, просят литературу, какую-нибудь информацию. Я всегда по результатам экспедиций издаю сборники. Там я все публикую, что нашла, кого записала. Так что сборники рассылаю, привожу, что-то рассказываю при личных встречах. Но традиционная хозяйственная деятельность – это стержень, на котором все традиции держатся. Если оленеводство и рыболовство уходят, то основную заботу о сохранении традиций берут на себя работники сельских домов культуры, учителя. Они, например, могут с детьми сходить на речку и рассказать, что когда-то здесь проводился такой-то обряд. Но все понимают, что это не то, что мы теряем традицию. – С чем связаны изменения в традиционной хозяйственной деятельности? – Если говорить про традиционное рыболовство, то это разнообразные запреты. А с оленеводством, как мне кажется, главная проблема в том, что табуны остались без женщин. Женщины в последние десятилетия стали массово переезжать в крупные поселки, чтобы вместо интернатов водить детей в местную школу. Следом в поселки переехали их мужья, потому что тяжело в табунах без женщин. Пока мужчина занимается оленями, супруга готовит, стирает, сушит вещи, убирается. В Якутии семьи кочевников поддерживают, организовывая кочевые школы, чтобы женщины и дети оставались с мужчинами. У нас такого нет… Когда уходит тот или иной вид хозяйственной деятельности, пропадает и язык, ведь слова, которые используются в оленеводстве, собаководстве, пушном промысле, забываются. Исчезают из речи названия элементов упряжи, названия снастей, упряжек и многое другое. Язык становится скудным. Как следствие, его начинают меньше использовать, ведь на нем становится сложнее выразить мысли и передать информацию. И от этого язык беднеет еще больше. Первым уходит устное народное творчество на диалектах. В школах, детских садах пытаются как-то приостановить этот процесс. Например, у коряков преподавание ведется на литературном чавчувенском языке, это язык оленных коряков. Где-то учителя-энтузиасты отдельно объясняют детям, как звучит то или иное слово на чавчувенском или нымыланском диалектах (нымыланский диалект используют береговые коряки). Объяснять все эти различия – огромный труд. Но корни обеднения языков как раз в том, что исчезает традиционная хозяйственная деятельность. Поэтому очень важно поддерживать оленеводство, рыболовство и охотничий промысел, давать возможность людям развиваться, продолжать дело их предков. Я уже 15 лет езжу в экспедиции и каждый раз в этом убеждаюсь. – Кстати, а как вы занялись экспедиционной деятельностью? – В ансамбле «Мэнго» я танцевала двадцать два года. Потом ушла, устроилась в управление культуры администрации Корякского автономного округа бухгалтером. Параллельно поступила в Московский институт национальных и региональных отношений, на государственное и муниципальное управление. После окончания института я перешла на работу в Думу Корякского автономного округа, работала специалистом по приему обращений граждан. От законодательного собрания Корякского автономного округа меня направили в Хабаровск, учиться на юриста. В администрации и Думе я получила колоссальный опыт. Да, с ансамблем «Мэнго» я объездила всю Камчатку, но в основном на наших концертах были люди, которые так или иначе связаны со сферой культуры. Здесь же, работая, например, с обращениями граждан, я много узнала о социальных проблемах, с которыми сталкиваются жители отдаленных территорий. В 2007 году Корякский автономный округ объединился с Камчатской областью и на карте появился наш Камчатский край. Ну а я осталась без работы. В 2009 году переехала в Петропавловск-Камчатский, устроилась в Камчатский центр народного творчества и тогда же начала ездить в экспедиции. Я уже говорила, что мне в экспедиционной деятельности очень помог опыт «Мэнго». Но и работа бухгалтером пошла на пользу, это дало мне понимание, как с минимальными затратами организовать выезд. Благодаря экономии у нас получается в год съездить иногда даже в три экспедиции. Ну а опыт в Думе, знание законотворческого процесса и работа с обращениями граждан позволяют лучше понимать условия, в которых живут информанты, и экономические и социальные факторы, влияющие на традиционные виды деятельности. – Помните свою первую экспедицию? – Конечно. В 2009 году я поехала в село Ковран, это место компактного проживания ительменов, на праздник Алхалалалай. Я ехала не наобум, у меня там были добрые друзья – артисты ансамбля «Эльвель», также много было знакомых местных жителей, с кем когда-то пересекалась. Они очень помогли все организовать. Но на тот момент у меня не было навыков общения с информантами. Конечно, я читала литературу, теоретически понимала, как все это бывает. Но на деле все оказалось в разы сложнее. Мне в основном попадались очень веселые, легкие в общении собеседники. Вообще, у ительменов это в крови. Все ительмены, кого я знаю, любят шутить, веселиться. Вот и на интервью тоже мы замечательно общались, но мне периодически приходилось останавливать моих собеседников, потому что разговор уходил не туда. Это сейчас о празднике Алхалалалай знает вся страна, а тогда, в 2009 году, мне информацию нужно было собирать по крупицам, какие обряды проводятся, в какой последовательности, когда звучит горловое пение, и вообще, какое оно, в чем его особенности. К сожалению, ительменов очень мало. А носителей традиционных знаний, тех, кто в детстве сам был свидетелем хоть каких-то праздников, единицы. И их очень сложно найти. В Ковране я буквально подходила ко всем прохожим и расспрашивала их. Бывало, конечно, что и отказывались общаться. Помню, стою я на перекрестке, вижу двух дедушек, подхожу к ним, прошу пообщаться. Они отмахнулись, послали меня куда подальше. А я брала интервью в клубе. И вот спустя какое-то время приходят эти дедушки, говорят, что готовы рассказать о традиционной культуре. Я попросила их спеть. Они начали петь про белые березы. Мы рассказали им про цель экспедиции, что важно именно записать ительменскую культуру, собрать информацию. Они воодушевились и продемонстрировали ительменское горлохрипение. Это уникальная техника. Вот такой получилась первая экспедиция, немножко сумбурной, волнительной. С тех пор я объездила с экспедициями практически все уголки Камчатского края. В основном это территория бывшего Корякского автономного округа, а также Быстринский район – место компактного проживания эвенов, Мильковский – камчадалов. – Сколько времени занимает экспедиция, сколько человек выезжает? Как вообще все организовано? – У нас нет спонсоров, все экспедиции финансируются по линии Министерства культуры Камчатского края. Самые дорогие поездки – на север. Туда можно добраться только самолетом. В Быстринский район или Мильково можно доехать на автобусе. Так что там чуть проще. Выезды мы планируем заранее, я составляю план на три года вперед. Ближе к поездке начинаю искать информантов. Мне очень помогают работники сельских домов культуры. Они знают всех старейшин, всех, кто владеет какими-нибудь знаниями о традициях. Иногда удается с кем-нибудь заранее договориться, например, о рыбалке, чтобы ее зафиксировать на видеокамеру. Далеко не все населенные пункты Камчатки имеют авиационное или автомобильное сообщение. Есть села, куда можно только по зимнику доехать. Поэтому и экспедиции в основном проводятся до марта, так как больше шансов куда-то добраться. Летом у нас экспедиции тоже, конечно, бывают, но стараемся выезжать туда, где круглогодичное сообщение. В любое время года самое сложное – попасть в табуны, ведь никакой транспорт туда не ходит, значит, нужно с кем-то заранее договориться, кто будет туда ехать. В среднем экспедиция у нас занимает две недели, нас ездит двое – я и оператор. Первое время было очень тяжело физически, когда у нас операторами были молодые девочки и приходилось таскать аппаратуру, тяжелые штативы. Со временем у нас появились операторы-мужчины. Это оправданно. Технику ведь не только надо носить с места на место. Например, если нужно подснять, как едешь на снегоходе, нужно держать камеру во время движения, а она очень тяжелая. А летом с лодки съемку проводим. И переходы у нас длительные с техникой были. Тоже сил много надо. – Вы часто проводите экспедиции в труднодоступных населенных пунктах, где нет гостиниц. Где вы живете во время выезда? – По-разному. Бывало, в сельском в клубе жили, однажды – в библиотеке. Помню, между стеллажами с книгами у нас стояли раскладушки. Но в последние годы очень сильно ужесточились требования пожарной безопасности. После закрытия клуба или библиотеки никто не должен оставаться в здании. Случается, что останавливаемся у кого-то из сельчан, иногда нам выделяют на время экспедиции свободные квартиры. В районных центрах селимся в гостиницах. И это оптимальный вариант, потому что у нас график очень жесткий. Мы возвращаемся поздно. Оператор начинает перекидывать материал на жесткие диски, а я – записываю в тетрадь то, что за день запомнила. Как правило, запись ведется на камеру, на диктофон. Параллельно я пишу от руки краткие заметки, чтобы мне потом было легче на треках находить конкретные сведения, полученные от информаторов. – А бывает, что люди отказываются общаться? – Да, но крайне редко. И в принципе, я людей могу понять, сейчас столько мошенничеств, а тут приезжают посторонние, начинают расспрашивать о роде, какие-то личные вопросы задают. Чтобы было больше доверия, я стремлюсь заранее всех предупреждать о том, что мы едем. Пишу письма в муниципалитеты, что тогда-то в таких-то селах будет работать экспедиция. Сотрудники домов культуры тоже заранее общаются с нашими будущими информантами, предупреждают, что приедет экспедиция. Лично в мою пользу еще играют два обстоятельства. Первое – опыт в «Мэнго». Все-таки многие из тех, с кем я общалась, бывали на наших выступлениях. Второе – я сама корячка, то, что я представительница коренного малочисленного народа, моих собеседников располагает к беседе. Я стараюсь приурочить выезды к праздникам. Например, именно на праздники в северных районах в крупных поселках в гости приезжают жители отдаленных сел и оленеводы из табунов. Так что появляется возможность записать тех людей, кого обычно не достать. – Вы общаетесь в основном со старейшинами? – Нет. Среди моих собеседников люди разных возрастов, в том числе и молодежь. Бывало, мне говорили: «Зачем ты записываешь молодых, что они знают?» А это, на самом деле, очень интересно. Например, я беседую со старейшиной, он рассказывает мне свое видение обряда, что помнит из детства и так далее. Потом я общаюсь с молодым представителем народа. И он уже рассказывает по-другому, трансформируется сюжетная линия, какие-то смысловые оттенки. И эти процессы надо отслеживать. – По вашим оценкам, сейчас во время этнографических экспедиций можно ли найти какую-то новую фактуру или все обряды, песни, легенды уже описаны? – По-разному, но и уже описанные песни и легенды имеют огромную ценность. Например, известный ученый северовед Сергей Стебницкий в Пенжинском районе записал несказочную прозу о мамонтах. А нам во время экспедиции в Олюторском районе тоже рассказали о мамонтах и потопе. Причем мы получили такие истории не от одного человека, а от нескольких. Значит, в народе эти истории пользуются популярностью и были широко распространены. Также ценность для этнографов представляют простые бытовые разговоры. Во время экспедиций мы устраиваем так называемые «фольклорные посиделки», куда зовем старейшин, и они разговаривают уже между собой. Старейшины общаются при включенных камерах и диктофонах. Во время таких бесед они могут случайно вспомнить то, что забыли рассказать во время интервью. Также можно записать интересные словосочетания, речевые обороты. – А как вы записываете танцы? – Прошу показать движения. Иногда приходится становиться рядом с информантами и танцевать вместе с ними, чтобы понять, какие именно движения выполняются. Уже после экспедиции все эти записи я расшифровываю и систематизирую. Ну а видео у нас снимает оператор. Я всегда прошу его снимать в полный рост не только танцы, но и песни. Наши северные люди статично не поют, они всегда танцуют. И по этим движениям можно целый танец поставить. Когда видишь движения ногами, сразу можно понять рисунок танца. Мой опыт работы в танцевальном ансамбле всегда помогает, мне несложно представить рисунок танца. – Над какими проектами вы работаете сейчас? Какие экспедиции намечаются в 2025 году? – В наступившем году у нас намечается экспедиция в Пенжинский район, в село Аянка. Но, знаете, наш Камчатский центр народного творчества проводит множество мероприятий и далеко не все они связаны с экспедициями. Мы участвуем в обрядовых праздниках в селах, сотрудничаем с сельскими домами культуры, издаем литературу, участвуем в конференциях. К нам часто обращаются за консультациями, ведь у нас собран богатейший материал. Также мы организуем много мероприятий, которые становятся знаковыми событиями в жизни Камчатки. Например, каждый год мы проводим краевой фестиваль-конкурс сказок коренных малочисленных народов Севера, Сибири и Дальнего Востока «Мургин лымн,ыль». Он заканчивается большим гала-концертом в конце декабря. Времени еще много, но мы уже готовимся к фестивалю. У нас на Камчатке есть большой проект «Традиции предков. Новый век». В его рамках проводится фестиваль «Золотые родники», фестиваль традиционных ремесел и художественных промыслов «Мастера земли Уйкоаль», и завершается проект праздником Алхалалалай. «Мастера земли Уйкоаль» – это кочующий фестиваль, площадка каждый год выбирается разная. В 2025 году мы проведем его на эвенском стойбище «Мэнэдек» в селе Анавгай Быстринского района. Мы его организуем на этой площадке вместе с Лилией Банакановой, руководителем эвенского ансамбля «Нургэнэк» и инициатором создания этнокультурного центра «Мэнэдек». Лилия Егоровна в 2013 году стояла у истоков фестиваля «Мастера земли Уйкоаль». В 2025 году это мероприятие продлится неделю. Мы будем жить с мастерами на стойбище, делиться опытом. Завершится фестиваль эвенским праздником встречи Нового года по эвенскому календарю. – Кстати, про Новый год. Только завершились каникулы, а у народов Камчатки Новый год уже наступил? – Не у всех. Эвенский Новый год отмечается летом. Он приурочен ко Дню летнего солнцестояния и отмечается в двадцатых числах июня. Лилия Банаканова возродила этот праздник с соплеменниками, сейчас его начинают праздновать эвены и в других районах Камчатки. А у коряков и чукчей Новый год отмечается в День зимнего солнцестояния. Но тоже есть свои особенности. В этом году в Магадане празднование прошло 21 декабря, а на Камчатке – 22 декабря. Мы его называем Встреча Нового солнца, то есть встреча Нового года по корякскому календарю. Этот праздник постепенно обретает известность по всей стране. Он даже отмечен в бортовом журнале «Аэрофлота». Помню, представители авиакомпании запрашивали у нас фотографии, мы предоставили, а про себя отметили, что, значит, среди наших читателей есть и ведущие перевозчики страны. Сколько себя помню, Встречу Нового солнца у нас всегда отмечали. В поселках к этому дню приурочивали совещание оленеводов, они приезжали из табунов в поселки, а после официальных мероприятий проходил большой праздник. Сегодня оленеводов собирают в феврале-марте в крупных населенных пунктах на праздник «День оленевода». Но во многих селах стараются вернуть традицию и организуют все мероприятия в конце декабря. Встреча Нового солнца – очень светлый праздник. Он дарит много надежд. После самой длинной ночи начинается новый день, становится светлее и как-то радостнее. Конечно, когда народы Камчатки отмечают Новый год, у всех на столах праздничные блюда. В ходу остались традиционные угощения. Например, в Карагинском районе делают толкушу – это блюдо из толченой рыбы и ягод. Оленеводы готовят массу из оленьего жира, его взбивают так, чтобы оно по консистенции напоминало мороженое. Обязательно варят мясной суп, сейчас его часто называют шурпа, что не совсем верно, но название прижилось. Еще вареная кровь оленя, она считается обрядовым блюдом. В детстве мы ели оленьи жилки, бабушка нам рубила ножом, чтобы мы могли погрызть, еще отваривали голову оленя. Конечно, на столе всегда была юкола – сушеная рыба. Раньше на Встрече Нового солнца традиционно забивали оленя. Сейчас от этого уходят. Вместо живого оленя в обряде используется фигура оленя из снега. В древности многие наши обряды предполагали принесение жертвы. Теперь этого нет. Тем не менее, саму идею обряда коряки сохранили. Современный мир вносит свои коррективы, но люди хотят идентифицировать себя как представителей своих этносов. Они соблюдают традиции, определенные правила в семье, проводят обряды. Культура народа дает ответы на вопросы о смысле жизни, помогает себя понять и дает возможность сохранить свою индивидуальность, почувствовать себя настоящим. https://news.kmnsoyuz.ru/news/40771 #Камчатка #аборигены #культура