Э.ГЕВОРКЯН: Добрый день. Это программа «Особое мнение», у микрофона – Эвелина Геворкян. И у нас сегодня особый гость и особый выпуск. В гостях у нас Иван Волонихин, корреспондент телеканала РЕН ТВ. Сегодня, как мы знаем, годовщина событий на мюзикле Норд-Ост. Вы там работали корреспондентом, и сегодня мы будем вспоминать, как развивались события, что вы видели своими глазами. Тогда мне хотелось бы в самом начале, до того, как наши слушатели начнут присылать свои вопросы к нам на +7 985 970-45-45, хотелось бы несколько слов, в каком качестве вы там оказались, как вы там оказались и как следили за событиями?
И.ВОЛОНИХИН: Добрый вечер. Оказался я там как и, в общем-то, большинство корреспондентов. Когда поступили первые сообщения о том, что что-то неладное происходит в театральном центре на Дубровке (тогда еще никто не знал, что происходит), я находился в Останкино, только приехал с командировки, разбирался с кассетами. Ну, немножко засиделся в корреспондентской, отсматривая материалы, и тут прибегает дежурный редактор «Что-то происходит на Дубровке. Надо ехать. Съезди – никого из корреспондентов больше нет. Потом кто-то приедет, тебя поменяет». Ну хорошо. Мы сели, и водитель еще говорит «У меня смена заканчивается. Надо побыстрее». Это не случайно я все говорю. Мы доехали очень быстро до Волгоградки, и тут звонок «Вань, возвращайся, это, оказывается, театральная задумка такая была, режиссерская задумка. Вот нам сейчас пришло сообщение, что, вроде, все в порядке». Я говорю «Ну ладно, хорошо». Потом думаю «Нет, надо, все-таки, проверить». И тут снова звонок, говорят «Нет, это, вроде как, учения». И у меня в голове как будто щелкнуло. Как-то вспомнились вот эти мешки с сахаром рязанские в 1999 году. Я думаю, если учения, давай-ка мы, все-таки, съездим и посмотрим. Там оставалось ехать буквально 5 минут. И, вот, почему я акцентирую внимание на том, что доехали мы быстро? Не было еще оцепления. То есть, вроде бы, уже драма развивалась с заложниками какое-то время, а никакого оцепления не было. Ну, была милиция...
Э.ГЕВОРКЯН: А какое?.. Вот, действительно, какое это время? И почему те люди, редакторы, которые вам звонили...
И.ВОЛОНИХИН: Вечер. Темно было. 10 лет прошло. Все не вспомню, честно.
Э.ГЕВОРКЯН: Ну а вот редакторы когда вам звонили, у них-то откуда эта информация о том, что это учения, что это не так?
И.ВОЛОНИХИН: Ну, информагентства, кто-то что-то увидел, кто-то что-то услышал, кто-то из корреспондентов что-то, я не знаю, выдумал, не выдумал, что-то кому-то послышалось. Это все сыпется на ленты информагентств, они это читают и, соответственно, делают какие-то...
Э.ГЕВОРКЯН: Звонят вам в машину и это говорят?
И.ВОЛОНИХИН: Да-да-да. Мы со стороны Первой Дубровской улицы подобрались к театральному центру. Вот в этот момент уже как-то это оцепление стало как-то более-менее организовываться из разрозненных милиционеров, которые нас старались не пускать. Вроде как какая-то цепочка и вот это все начало оттесняться. Тут появляется наша передвижная станция, меня сразу в прямой эфир, я начинаю рассказывать о том, что что-то происходит, явно здесь не учения, явно здесь не какая-то режиссерская задумка, а, действительно, происходит что-то невероятное.
Э.ГЕВОРКЯН: То есть вы прямо стояли около здания?
И.ВОЛОНИХИН: Не совсем около здания. Это вот улица Мельникова, и от нее между домами такой вот сквер. Вот, максимум, куда мы могли подобраться. И вот с этой точки я включался. И прямо в прямом эфире нас начинают дружно теснить эти ряды милиционеров, и я понимаю, что что-то надо делать, потому что мы же не можем...
Э.ГЕВОРКЯН: Ну а, ведь, внешне на тот момент, наверняка, вы не понимали же, что там происходит. Просто внешне это...
И.ВОЛОНИХИН: Нет, уже прошла информация, что в заложниках сначала было 400 человек, потом 700, потом 1,5 тысячи, то есть цифра постоянно колебалась. Но явно, что что-то не то. Ну, не стали бы вдруг так оцеплять. Потом выяснилось, что там какие-то террористы кого-то удерживают. Ну, это все исключительно сведения, которые вот... Или что-то, вот, мы разговариваем с милиционерами, они говорят «Да, ребят, чего-то там не то, поэтому давайте мы сейчас всех будем зачищать, вот этот периметр, поэтому все давайте быстренько уходите». Вот, понимаете, Эвелин, вот, 3 года прошло с момента взрывов на улице Гурьянова и на Каширке, да? Я после этого еще был в нескольких командировках в Чечне. И, вот, представить себе, что, ну, не в самом центре, конечно, Москвы, но, извините, и не на окраине где-то (это в пределах Третьего кольца, если я не ошибаюсь) вдруг вот такой происходит, такой террористический акт, это в голове не укладывалось. И, наверное, поэтому не были готовы службы к тому, что мгновенно все оцепить, мгновенно всех разогнать. И, наверное, благодаря этому, нам довелось стать свидетелями того, что происходило в течение всех трех дней.
Как это случилось? Нас начали оттеснять вот эти вот ряды оцепления. Мы прямо в прямом эфире реально (эти кадры сохранились даже) сворачиваем все провода. И в этот момент в доме, который там рядышком стоит, дверь приоткрылась и человек, ну, просто житель, и мы юркнули. Я, оператор Паша Лихолетов и звукооператор Олег Лобов. Мы за ним юркнули туда. Отдышались. Все, этот дом тоже, что называется, зачистили, то есть уже впереди никого из посторонних нет. «Пойдем на крышу?» - «Пойдем». Забираемся наверх, чердак открыт на удивление, хотя 3 года после взрывов, казалось бы, должно быть на замке, да?
Мы поднимаемся на крышу, я говорю «Ну, давай успеем, может быть, что-то поснимать». Ну, крыша, конечно, такая, стремная прямо скажем, еще такой дождичек. В общем, думаем, как бы не вернуться с этого дома.
И в этот момент... Ну, не в этот, там мы успели сделать несколько кадров, уже площадь пустая. Снизу кричат «Вон там и наверху кто-то». Ну, то есть нас, что называется, вычислили кто-то из спецслужб. И я понимаю, что нас сейчас будут арестовывать. Ну, не арестовывать – попросят выйти. Мы тогда перебираемся в другой... По крыше прямо переходим ближе к самому крайнему подъезду. Опять-таки, залезаем через чердак. Там уже была закрыта дверка на замочек, пришлось сломать. Открывается дверь внизу, мы слышим, реально... Ну, я не думаю, что это прямо за журналистами в этот момент охотились (потом охотились за журналистами, да?). Но в этот момент, ну, кто его знает, люди наверху, какие-то силуэты с какой-то треногой. Что там, бог его знает. И мы стали просто лихорадочно звонить в двери, и на счастье, одна из квартир оказалась к нам гостеприимной, женщина Марина, как мы потом познакомились, сказала «Вы знаете, у меня только вот ребенок больной. Я вас очень прошу, если вам нужно, вот, несколько минут». Мы: «Да, спасибо-спасибо». Закрылась дверь, мы прошли на кухню. Буквально через 2 минуты звонок: «У вас никого нет посторонних?» И вот она, конечно, спасибо ей огромнейшее, она нас не выдала, она сказала «Нет-нет».
Э.ГЕВОРКЯН: Получается, что у простых жителей был такой, достаточный кредит доверия. Ведь, тогда ни к вам лично, а вообще к журналистам и к телеканалу. Как так получилось?
И.ВОЛОНИХИН: Да. Я просто, действительно, мольбами, уговорами, говорю «Поймите, это очень важно. То, что сейчас происходит, это тема, которую будут обсуждать не один день и не один год. Поймите правильно. Вот, нам очень надо здесь быть, я вас очень прошу. Пожалуйста, разрешите нам хотя бы некоторое время здесь побыть».
Ну а потом они так, настолько прониклись вот той работой, которую мы делали, то есть они же видели вот эти звонки, вот эти вот бесконечные переговоры, как, что, чего делать.
Э.ГЕВОРКЯН: Насколько я знаю, потом вы говорили, вам эти же жильцы квартиры и помогали, скрывали вас 3 дня, да?
И.ВОЛОНИХИН: Еще как помогали. Если бы не они, в общем, ничего бы не было. Дело в том, что муж хозяйки этой квартиры, ну, собственно, глава семейства Евгений работал слесарем-сантехником, и в последующие дни он нам помогал тем, что кассеты... У нас же было там 2 кассеты с собой и все. Он ходил к нашей передвижной станции за периметр, приносил нам чистые кассеты и аккумуляторы для камеры (аккумуляторы – они же тоже не вечные), ну, потом он принес уже прямо зарядное устройство, мы прямо на месте заряжали. Ну, в общем, короче говоря, они нас просто обеспечили.
Э.ГЕВОРКЯН: А вообще жизнь как таковая в этом доме, который находился, получается, совсем близко к этим событиям...
И.ВОЛОНИХИН: 112 метров по прямой от окна кухни, откуда мы снимали, до входа. Вот я потом померил, 112 метров.
Э.ГЕВОРКЯН: Жизнь в доме шла своим чередом, насколько это возможно? Или как это выглядело? То есть что вы видели из окна и можно ли было вам смотреть в это окно? Там, не выгоняли ли всех местных жителей и вас, в частности?
И.ВОЛОНИХИН: Смотреть-то можно было. Только осторожно. Знаете, из-за горшочка с фикусами, с геранью... Камеру мы поставили очень хитро. Паша молодец, конечно, просто сработал очень профессионально. Поставили, вот, вроде бы, как бы, около стены... То есть объектив смотрел на то, что происходит около входа в театральный центр. И она все время была закрыта занавеской. Как только мы видели какое-то движение – там, Анна Политковская понесла воду, Кобзон детей выводит (ну, это в последующие уже дни), Доктор Рошаль, вот, мы потихонечку отодвигали, снимали и также сдвигали. Потому что мы прекрасно понимали, что а) нас ищут, потому что приходили, потом еще приходили на следующий день и снова задавали вопрос, нет ли посторонних, и даже хотели войти проверить, нет ли кого посторонних. А, вот, Марина, хозяйка, она их не пустила, сказала, что «У меня больной ребенок, у него гепатит, поэтому, извините, я вас не пущу».
Что касается жизни дома, я могу судить только с рассказа тех людей, которые были. Наверное, те окна, которые выходили непосредственно на площадь, наверное, там были кто-то из военных, наверное, там были какие-то снайперы.
Э.ГЕВОРКЯН: Что вы видели из окна? То есть как развивались на ваших глазах события? То есть вы видите оцепление, фасад здания и? Кто входил-выходил?
И.ВОЛОНИХИН: А оцепление-то уже даже не было видно – оно же уже было внешнее. То есть там периодически были какие-то перемещения. Мы видели, как какие-то люди, особенно ночью в камуфляже. Иногда можно было разглядеть сквозь листву, сквозь дождик. Мы, конечно же, это снимали. Но, конечно же, эти кадры мы не передавали в эфир.
Э.ГЕВОРКЯН: Вот, собственно, да, здесь же такой, очень большой профессиональный этический вопрос. Мы все знаем, что штурм транслировался тогда телекомпанией НТВ, и после этого были введены всякие резкие ограничения, изменен закон о СМИ.
И.ВОЛОНИХИН: Сделаны оргвыводы.
Э.ГЕВОРКЯН: Сделаны оргвыводы. И, наверное, кстати, какая-то логика в этом есть, да? Зачем пособничать террористам и раскрывать с нашей стороны карты, когда здесь цена вопроса – человеческие жизни. Вы каким образом для себя вот тогда как раз проводили вот эту грань, что я могу снимать, что не могу, что я выдаю в эфир или как выдаю в эфир. Как вы тогда для себя это определили? Решали ли вы это, опять же, лично или с руководством канала?
И.ВОЛОНИХИН: Снимали мы все вне зависимости от того, что там ни происходило, мы снимали все. Мы знали, что это понадобится. Слава богу, у нас с кассетами проблем не было, поэтому мы решили, что снимаем все. Что касается руководства канала...
Э.ГЕВОРКЯН: Тогда еще уточним просто для слушателей, это канал ТВС.
И.ВОЛОНИХИН: ТВС, да. Тот самый канал ТВС, который, вот, возник после того, как в 2001 году произошел некий такой раскол НТВ и я, вот, последовал за командой Евгения Киселева, Мишей Осокиным, Марианной Максимовской. Мы ушли тогда на канал ТВ-6, который спустя некоторое время был закрыт, а потом возник канал ТВС, на котором. собственно говоря, мы и работали. Вы знаете, Эвелин, честно скажу, не то, чтобы я там для себя определял. Я – репортер, мое дело – фиксировать события. Меня просили делать какие-то включения, рассказывать о том, что происходило. Но изначально была договоренность с руководством канала. Ну, изначально не сразу, а в ходе. Что мы ни в коем случае не говорим, что «Вот, мы видим, как там 5 спецназовцев ползут за машиной в сторону». Вот этого нет, это изначально нет. Только то, что происходит при свете дня.
Мы, конечно, видели, как пошла съемочная группа НТВ, когда Сережа Дедух там оказался внутри, вот эти кадры, когда мы увидели вот это все по телевизору. Тогда вот стал понятен весь масштаб трагедии. До этого, вот, просто, да, выводят детей плачущих, да там понятно, что какие-то переговоры, что-то. Но вот когда внутри увидели, это уже стало понятно, что тут дело добром, конечно, не кончится.
Э.ГЕВОРКЯН: Ну, вы уже как репортер до этого бывали на войне, говорите, снимали репортажи о событиях на Каширке.
И.ВОЛОНИХИН: На Гурьянова.
Э.ГЕВОРКЯН: Да. В тот момент у вас... Вот ваши чувства? Или они там каким-то образом какой-то барьер психологический возникает. Они были отличны? Это было похоже на войну? Или это было как-то иначе? Что это вообще было по ощущениям?
И.ВОЛОНИХИН: Ну, я говорю, это был шок, во-первых, потому что центр Москвы, да? Ну, получилось так, что да, взрывы в метро на метро Тульская, взрывы на улице Гурьянова, Каширка. Это вот то, что я оказывался там, действительно, практически сразу после того, как все это происходило. Потом, вроде как, такое некое затишье, и в 2000 году у меня было несколько командировок в Чечню и, казалось бы, что все, вроде бы как, нормализуется. Хотя, понятно, что еще не все нормализовалось. Представить себе, что происходит такое в центре Москвы, когда там 900 человек оказываются в заложниках, когда шахидки с тротилом, вот с этими поясами смертниц, когда какая-то стрельба, когда понятно, что... Переговоров-то нету. Нету переговоров. Вот это было больше всего... Тогда стало понятно, что будут освобождены заложники все живыми, не будут, но террористы оттуда живыми не уйдут точно или, по крайней мере, никто не уйдет безнаказанным, как это было в Буденновске, в Первомайском. Там мне не доводилось быть, честно скажу, вот этих драм я не видел. Но то руководство страны, которое оказалось в 2002 году, было понятно, что не будет повторения Буденновска и никто не уйдет. А, вот, сколько будет жертв, это другое дело.
Э.ГЕВОРКЯН: А вы, кстати, когда сидели, по сути, в эпицентре событий уже внутри оцепления, какие-то себе представляли варианты развития событий? Вообще чего-то в той ситуации можно было ожидать?
И.ВОЛОНИХИН: Да гадать-то можно было сколько угодно. Дело-то не в том, как развивались события. Но мы просто фиксировали. Мы хотели понять, как это все будет, когда что-то будет происходить, чтобы нам не упустить этот момент. Понимаете, 3 дня. Я вот достаточно много работал на прямых включениях на улице, я понимаю, там ребята вот эти все, сменяют друг друга бригады, дежурили около вот этих тарелок спутниковых. Мы, вроде бы как, в тепле, в еде, там Марина нам яичницу жарила, чай пьешь. Ну, вроде бы как будто такие условия-то, тепличные. А, вот, внутреннее напряжение – оно все равно, оно же не спадает. Поэтому когда прошла первая ночь, в течение которой ничего не произошло и мы были все втроем вот такие вот со слипающимися глазами, я дал команду, говорю «Ребята, так, значит, двое дежурят, один отсыпается. Чтобы один человек всегда бодрствовал, всегда был таким, бодрячком в любой момент». И получилось так, что к моменту, когда начался штурм, мы как раз пришли в таком, вроде бы, во взвинченном состоянии внутри, потому что каждую секунду, вот, занавеску ты смотришь, не началось ли чего-нибудь? Вот эта тишина гнетущая, непонятно, когда, что, чего произойдет.
Понимаете, к этому времени же уже сколько фильмов пересмотрено, всяких там американских и наших даже про освобождение заложников. Это все фильмы. А тут ты видишь своими глазами: вот, 112 метров разделяют тебя и людей, которые там находятся в зале, которые там заминированы, все это может взлететь на воздух в любую секунду. И, конечно, ты им сопереживаешь. Конечно.
Э.ГЕВОРКЯН: Вы видели же, на переговоры ходили, как вы говорили, доктор Рошаль. То есть наблюдали ли вы за этим? Как долго это было? Вот, когда они выводили людей, ожидали ли вы, что сейчас что-то может измениться после каждого похода?
И.ВОЛОНИХИН: Ну, конечно. Мы очень были рады, когда удалось вывести там группу детей, когда удалось передать какие-то гуманитарные вещи. Там, по-моему, воду передавали, что-то еще, может быть. Ну, вот так вот ожидать, что что-то резко... Понимаете, если никого нет, если никто не идет из руководства силовых структур, города (ну, про руководство страны разговора не было, конечно), если не идут на переговоры, ну а что ожидать? Что вот эта вот челночная дипломатия с помощью пусть очень уважаемых людей таких как Политковская, Кобзон или Рошаль, даст эффект, даст результат для полномасштабных переговоров об освобождении? Не знаю. Мне казалось, что не будет никаких переговоров.
Э.ГЕВОРКЯН: Я напомню нашим слушателям, сейчас в программе «Особое мнение» Иван Волонихин, корреспондент телеканала РЕН ТВ сегодня, а тогда телеканала ТВС. Иван все 3 дня находился в непосредственной близости от театрального центра на Дубровке и снимал как репортер все события, которые там происходили. Сегодня ВЦИОМ публикует результаты опроса. Более трети россиян, 35% считают, что альтернативного способа освобождения заложников Норд-Оста не было, но операция была проведена непрофессионально. На ваш взгляд?
И.ВОЛОНИХИН: Ой, вот не возьмусь судить, вот, честно, не возьмусь. Я не знаю, был ли там какой-то другой вариант, можно ли было бы избежать стольких жертв непосредственно во время штурма, если бы был штурм, как там врываются, начинают стрелять. С газом же совершенно другая ситуация. Вот, об этом чуть-чуть, Эвелин, разрешите. Вот, чуть позже. Просто я хочу еще сказать, что, наверное, очень были не заинтересованы в том, чтобы вот эта наша картинка попала в эфир. Нас, действительно, искали. Если вначале, в первые минуты непонятно было, кого, потом искали именно нашу камеру.
Э.ГЕВОРКЯН: Вас. Так вы каждый день выдавали что-то в эфир?
И.ВОЛОНИХИН: Конечно-конечно. Мы передавали кассеты, и наши ведущие с бригадами выдавали то, что считали нужным, чтобы, опять-таки, не навредить, чтобы не было какой-то информации для террористов. Но то, что абсолютно точно пытались выяснить, откуда ведется съемка, это точно. И в какой-то момент, к моему огромному удивлению, мне был звонок (я не буду называть фамилии) от одного из людей, который был тогда во главе канала ТВС «Все, собирайся, уезжай»- «Как? Как?!» - «Нет-нет. Вот, собирайся и уезжай. Все. Чего ты там сидишь? Ничего там не происходит, уезжай. Всё. Мы тут сами разберемся». И если бы не Марианна Максимовская, если бы не Михаил Осокин, которые пошли к Евгению Алексеевичу Киселеву и сказали, что «Мы верим Ване, верим в то, что он там сидит не просто так, а он, действительно, ждет, когда что-то произойдет», не было бы ничего. Вот, мне тогда это очень сильно помогло. То есть даже вот тогда в руководстве даже канала не было единства относительно того, как правильно все это подавать. Потому что реально боялись, что вдруг я что-то вы дам и получилось бы то, что с НТВ. Ну, то есть никто не знал, что будет так, как с НТВ, да?
Э.ГЕВОРКЯН: Так а внутри, все-таки, кто еще из корреспондентов точно так же в соседних квартирах был или где-то еще?
И.ВОЛОНИХИН: Не знаю, не знаю. Я знаю, что были с других каналов там ребята. С другой стороны площади была съемочная группа другая. Ну, собственно говоря, за других я не привык говорить – я говорю только за себя. Но реально пытались нас оттуда убрать, чтобы не было информации. То есть уже было очевидно, что что-то готовится. И какие будут последствия, непонятно, и лишние свидетели этому, а тем более с видеокамерой, тем более одного из федеральных каналов, там не нужны были совершенно.
Э.ГЕВОРКЯН: Мы сейчас сделаем небольшой перерыв. Программа «Особое мнение» продолжится через несколько минут, на «Эхе Москвы» будут новости и мы продолжим знакомиться даже уже не столько с особым мнением, сколько со словами очевидца Ивана Волонихина, корреспондента телеканала тогда ТВС. Он нам рассказывает о том, что 10 лет назад происходило на Дубровке. Вернемся в студию через 2 минуты.
НОВОСТИ
Э.ГЕВОРКЯН: Продолжается программа «Особое мнение», у микрофона – Эвелина Геворкян, и сегодня 10 лет как произошел штурм театрального здания на Дубровке. Сегодня вспоминают 130 человек погибших, которые были сначала в заложниках. И, собственно, сейчас, наверное, имеет смысл перейти к тому, что вы, Иван, видели в момент штурма, как проходил этот штурм. Я напомню нашим слушателям, что Иван Волонихин, корреспондент телеканала тогда, 10 лет назад ТВС, сегодня телеканала РЕН ТВ у нас в гостях.
И.ВОЛОНИХИН: Третья ночь получается. Какое-то шевеление непонятное. Еще даже шума-то не было. Мы включаем камеру, и я попросил, мы выставили таймкод, чтобы было понятно нашим слушателям и зрителям, на видеокамере, когда вставляешь кассету, можно выставить таймкод от нуля, а можно выставить в реальном времени. И мы выставили в реальном времени. Поэтому в дальнейшем очень легко было по кассетам, таймкод соответствовал реальному времени. Поэтому хронологически можно очень четко все восстановить. 5:30, полшестого утра, несколько глухих взрывов. Мы, естественно, включаем камеру... Ну, то есть успели включить еще до того как. Завыли сигнализации. Там же площадь перед театральным центром – она же вся была в машинах. Люди же приехали в театр, естественно, осень, многие на машинах.
Э.ГЕВОРКЯН: Парковка.
И.ВОЛОНИХИН: Да-да, парковка. И, вот, как из-под земли вдруг начали вырастать фигуры спецназа. Реально. Сказали б мне, я бы счел это неким преувеличением, ну, таким, к которому журналисты склонны иногда. Но тут правда. Вот, абсолютно правда. Вот, из-под земли, из травы, из-под машин десятки людей вдруг появились и они вот так, потихонечку-потихонечку начинают передвигаться. Но никто внутрь еще не заходит.
Первой вышла, спустя... Да, было несколько автоматных очередей сначала таких, разрозненных, потом как будто бы дробь кто-то начинал отбивать. Что это такое? Какой-то знак кто-то подает? Это что происходит? Никто не знал про газ. Мы думаем, может быть, перестрелка внутри началась. С напряжением ждем, что, может быть, что-то произойдет, будут взрываться эти все шахидки.
Появляется женщина. Это то, что я, вот, умирать, что называется, буду, не забуду никогда. Появляется женщина, она одна. Она выходит и у нее полное оцепенение. То есть она 3 дня просидела в заложниках...
Э.ГЕВОРКЯН: То есть это одна из заложниц, да?
И.ВОЛОНИХИН: Да, конечно, да-да. Она выходит... Вот, открывает дверь, выходит и видит перед собой абсолютно пустую площадь. Можете себе представить потрясение человека, который 3 дня просидел внутри? Она оглядывается, она не понимает, что происходит. Ну, вот, в этот момент кто-то из спецназовцев к ней потихонечку подходит и так, косясь на двери, все равно ее так, потихоньку уводит. Потом с разных сторон начинают стекаться отряды вот этих спецназовцев. Они в камуфляже, они защищены, они передвигаются на мысочках. Видимо, экипировка очень тяжелая, может быть, их так учат, я не знаю. Но вот это тоже очень удивило. И так, на мысочках передвигаются, такой, легкой трусцой. И, вот, потихоньку начинают появляться люди. То есть видно, что они чем-то отравлены. Потом уже выяснилось, что газ, все это. Кого-то начинают выносить. Причем, выносят... Вот, меня поразило: кого-то выносят аккуратно...
Э.ГЕВОРКЯН: Тогда уже было светло, 5:30? Или темно еще?
И.ВОЛОНИХИН: Нет-нет-нет, еще темнота вовсю, что вы. Только фонари горят. Выводят кого-то под руки, кого-то за ноги волокут. Я вижу, как голова так, по ступенькам бум-бум-бум-бум. Я думаю, что это такое? Это либо террорист, либо что-то. Кого-то выводят, заломив руки. Вот, заломив руки. То есть мы, конечно, я говорю «Снимай-снимай-снимай крупно. Вот это, наверное, кто-то...» Потом начинается вот такой конвейер, людей начинают выносить десятками. То есть уже мало кто выходит сам. Вот, людей выносят на плече вот эти ребята, в одной руке автомат, на плече, кто-то... И, вот, их складывают вот так вот штабелями просто, ну реально. Ну, не штабелями, просто один к одному прямо на эти вот ступеньки. И, вот, первая скорая помощь появляется, спустя, ну, чтоб не соврать, минут 20 или 25. Потом появляются эти Икарусы огромные гармошкой, туда начинают заносить, заволакивать тех, кто без сознания. Ну, видно, что кто-то лежит, кто-то вдруг начинает приподнимать голову, вроде начинает дышать. А кто-то, вот, как лежит... Вот, знаете, как тряпочные куклы. Вот они так и лежат.
И вот в этом плане у меня, конечно, больше всего вопросов. Ну, если это все в такой атмосфере сверхсекретности готовилось, чтобы не дай бог не узнали, что будет применен газ и так далее, ну, как можно было не рассчитать, чтобы в нужный момент оказалось достаточное количество людей, которые бы оказывали помощь? Я же не знал на тот момент, что будут какие-то люди...
Э.ГЕВОРКЯН: А вы вообще не понимали, чем объясняется состояние людей? Или, все-таки, возникла мысль?
И.ВОЛОНИХИН: Вы знаете, в этот момент уже начали поступать первые молнии, сообщения. У меня телефон разрывается. У меня разрывается телефон, ни на секунду не умолкая «Давай в прямой эфир. Рассказывай, что ты видишь». Я говорю «Ребята, я не могу. Еще неизвестно, еще ничего не закончено, еще идет операция. Вы понимаете, что просто реально могут быть потом проблемы?» Ну, как бы, в первую очередь у тех, кто еще внутри. Вроде бы как все закончилось, вроде бы как все... Но кто его знает? Может быть, там еще где-то кто-то затаился. И, конечно, мы в этот момент еще не спешили выходить. А соблазн был огромный схватить камеру, броситься вниз. Потому что одно дело это снимать с расстояния, ну, хоть 100 метров, а другое дело снимать с расстояния 5 метров. И опять, вот, что-то меня, что называется, уберегло от этого. Потому что мне потом рассказывали, что кто пытался пройти, просто и камеры отнимали, в общем... Ну, в общем, не давали снимать. И мы бы лишились всего того, что мы сняли. Вот, весь штурм от начала до конца, вот, мы просто всего этого лишились. Поэтому мы решили остаться на этом месте и уже снимали до конца. И когда уже было понятно, что, вроде бы как, большую часть заложников увезли, я спустился вниз, тут же была уже передающая станция, я тут же вышел в прямой эфир. Перегнали картинки, вышел в прямой эфир, уже рассказывал Леше Воробьёву в прямом эфире о том, что было. А на вечер уже для Марианны Максимовской сделал большой сюжет о том, как происходил штурм. Вот.
Но вы знаете, вот, возвращаясь к газ, не газ. Людей, которых выносят, сажают в автобус и они, запрокинув голову, вот так вот. Очень многие. И автобус отъезжает. Один автобус, другой автобус. Вот, было видно, что на месте никакой медицинской помощи никому не оказывается. То есть то ли не были готовы медики, их не предупреждали, что нужны какие-то антидоты и так далее... Ну, вот, я рассказываю только как очевидец – я не готов сейчас судить с позиций, там, 10 лет прошло и мы уже обладаем большей информацией. Я постарался себя сейчас вернуть на 10 лет назад и рассказываю именно только то, что видел своими глазами.
Э.ГЕВОРКЯН: Иван Волонихин, корреспондент телеканала РЕН ТВ, репортер, который был на месте событий тогда, во время штурма театрального центра на Дубровке сейчас в эфире «Эха Москвы», телеканала RTVi. Вот, Алекс вам пишет: «Боялись, что о штурме узнают, надо было военных медиков привлечь». Ну вот такая идея Алексу сейчас уже приходит, 10 лет спустя.
И.ВОЛОНИХИН: Ну, состав газа до сих пор не раскрыт, насколько я понимаю. Не обнародован.
Э.ГЕВОРКЯН: Ну да. И сегодня, опять же, приходят новости о том, что пострадавшие, уже выиграв суды в ЕСПЧ, получают какие-то компенсации. Но тем не менее, они сейчас хотят возбудить новые уголовные дела о причинении вреда здоровью. Вот, на ваш взгляд, вообще оправдано? Или, все-таки, это война своего рода и уж на войне как на войне, и как-то, вот, уже что теперь ворошить?
И.ВОЛОНИХИН: А что на войне? Они взяли оружие, пошли воевать? Люди, насколько я понимаю, люди купили билеты и пошли смотреть спектакль.
Э.ГЕВОРКЯН: Претензии-то к государству о причинении вреда здоровью-то. Это уже вопросы, которые люди хотят задавать...
И.ВОЛОНИХИН: Ну, конечно, когда там по 50, по 100 тысяч выдали компенсацию и будь здоров, не раскрывая всех обстоятельств, конечно, это для многих, я считаю, оскорбительно. В нашей программе «Неделя» тоже был большой материал про это. Он про то, что, конечно, для многих людей важна, наверное, не только материальная компенсация, а важна правда. Вот, когда мы ее узнаем? Я думаю, что история Норд-Оста еще не то, что не закрыта, она еще будет еще долго, мне кажется, не только среди тех, кто видел это, не только тех, кто непосредственно пережил эту драму и их родных, да? Я думаю, для всего общества там еще очень много вопросов, которые там будут задавать еще не один год. И дай бог, чтобы об этой трагедии вспоминали не раз в 5, в 10 лет, когда к годовщине, а, все-таки, чтобы это было постоянным. И слава богу, есть журналисты, которые занимаются этим и занимаются расследованием того, что произошло.
И.ВОЛОНИХИН: Добрый вечер. Оказался я там как и, в общем-то, большинство корреспондентов. Когда поступили первые сообщения о том, что что-то неладное происходит в театральном центре на Дубровке (тогда еще никто не знал, что происходит), я находился в Останкино, только приехал с командировки, разбирался с кассетами. Ну, немножко засиделся в корреспондентской, отсматривая материалы, и тут прибегает дежурный редактор «Что-то происходит на Дубровке. Надо ехать. Съезди – никого из корреспондентов больше нет. Потом кто-то приедет, тебя поменяет». Ну хорошо. Мы сели, и водитель еще говорит «У меня смена заканчивается. Надо побыстрее». Это не случайно я все говорю. Мы доехали очень быстро до Волгоградки, и тут звонок «Вань, возвращайся, это, оказывается, театральная задумка такая была, режиссерская задумка. Вот нам сейчас пришло сообщение, что, вроде, все в порядке». Я говорю «Ну ладно, хорошо». Потом думаю «Нет, надо, все-таки, проверить». И тут снова звонок, говорят «Нет, это, вроде как, учения». И у меня в голове как будто щелкнуло. Как-то вспомнились вот эти мешки с сахаром рязанские в 1999 году. Я думаю, если учения, давай-ка мы, все-таки, съездим и посмотрим. Там оставалось ехать буквально 5 минут. И, вот, почему я акцентирую внимание на том, что доехали мы быстро? Не было еще оцепления. То есть, вроде бы, уже драма развивалась с заложниками какое-то время, а никакого оцепления не было. Ну, была милиция...
Э.ГЕВОРКЯН: А какое?.. Вот, действительно, какое это время? И почему те люди, редакторы, которые вам звонили...
И.ВОЛОНИХИН: Вечер. Темно было. 10 лет прошло. Все не вспомню, честно.
Э.ГЕВОРКЯН: Ну а вот редакторы когда вам звонили, у них-то откуда эта информация о том, что это учения, что это не так?
И.ВОЛОНИХИН: Ну, информагентства, кто-то что-то увидел, кто-то что-то услышал, кто-то из корреспондентов что-то, я не знаю, выдумал, не выдумал, что-то кому-то послышалось. Это все сыпется на ленты информагентств, они это читают и, соответственно, делают какие-то...
Э.ГЕВОРКЯН: Звонят вам в машину и это говорят?
И.ВОЛОНИХИН: Да-да-да. Мы со стороны Первой Дубровской улицы подобрались к театральному центру. Вот в этот момент уже как-то это оцепление стало как-то более-менее организовываться из разрозненных милиционеров, которые нас старались не пускать. Вроде как какая-то цепочка и вот это все начало оттесняться. Тут появляется наша передвижная станция, меня сразу в прямой эфир, я начинаю рассказывать о том, что что-то происходит, явно здесь не учения, явно здесь не какая-то режиссерская задумка, а, действительно, происходит что-то невероятное.
Э.ГЕВОРКЯН: То есть вы прямо стояли около здания?
И.ВОЛОНИХИН: Не совсем около здания. Это вот улица Мельникова, и от нее между домами такой вот сквер. Вот, максимум, куда мы могли подобраться. И вот с этой точки я включался. И прямо в прямом эфире нас начинают дружно теснить эти ряды милиционеров, и я понимаю, что что-то надо делать, потому что мы же не можем...
Э.ГЕВОРКЯН: Ну а, ведь, внешне на тот момент, наверняка, вы не понимали же, что там происходит. Просто внешне это...
И.ВОЛОНИХИН: Нет, уже прошла информация, что в заложниках сначала было 400 человек, потом 700, потом 1,5 тысячи, то есть цифра постоянно колебалась. Но явно, что что-то не то. Ну, не стали бы вдруг так оцеплять. Потом выяснилось, что там какие-то террористы кого-то удерживают. Ну, это все исключительно сведения, которые вот... Или что-то, вот, мы разговариваем с милиционерами, они говорят «Да, ребят, чего-то там не то, поэтому давайте мы сейчас всех будем зачищать, вот этот периметр, поэтому все давайте быстренько уходите». Вот, понимаете, Эвелин, вот, 3 года прошло с момента взрывов на улице Гурьянова и на Каширке, да? Я после этого еще был в нескольких командировках в Чечне. И, вот, представить себе, что, ну, не в самом центре, конечно, Москвы, но, извините, и не на окраине где-то (это в пределах Третьего кольца, если я не ошибаюсь) вдруг вот такой происходит, такой террористический акт, это в голове не укладывалось. И, наверное, поэтому не были готовы службы к тому, что мгновенно все оцепить, мгновенно всех разогнать. И, наверное, благодаря этому, нам довелось стать свидетелями того, что происходило в течение всех трех дней.
Как это случилось? Нас начали оттеснять вот эти вот ряды оцепления. Мы прямо в прямом эфире реально (эти кадры сохранились даже) сворачиваем все провода. И в этот момент в доме, который там рядышком стоит, дверь приоткрылась и человек, ну, просто житель, и мы юркнули. Я, оператор Паша Лихолетов и звукооператор Олег Лобов. Мы за ним юркнули туда. Отдышались. Все, этот дом тоже, что называется, зачистили, то есть уже впереди никого из посторонних нет. «Пойдем на крышу?» - «Пойдем». Забираемся наверх, чердак открыт на удивление, хотя 3 года после взрывов, казалось бы, должно быть на замке, да?
Мы поднимаемся на крышу, я говорю «Ну, давай успеем, может быть, что-то поснимать». Ну, крыша, конечно, такая, стремная прямо скажем, еще такой дождичек. В общем, думаем, как бы не вернуться с этого дома.
И в этот момент... Ну, не в этот, там мы успели сделать несколько кадров, уже площадь пустая. Снизу кричат «Вон там и наверху кто-то». Ну, то есть нас, что называется, вычислили кто-то из спецслужб. И я понимаю, что нас сейчас будут арестовывать. Ну, не арестовывать – попросят выйти. Мы тогда перебираемся в другой... По крыше прямо переходим ближе к самому крайнему подъезду. Опять-таки, залезаем через чердак. Там уже была закрыта дверка на замочек, пришлось сломать. Открывается дверь внизу, мы слышим, реально... Ну, я не думаю, что это прямо за журналистами в этот момент охотились (потом охотились за журналистами, да?). Но в этот момент, ну, кто его знает, люди наверху, какие-то силуэты с какой-то треногой. Что там, бог его знает. И мы стали просто лихорадочно звонить в двери, и на счастье, одна из квартир оказалась к нам гостеприимной, женщина Марина, как мы потом познакомились, сказала «Вы знаете, у меня только вот ребенок больной. Я вас очень прошу, если вам нужно, вот, несколько минут». Мы: «Да, спасибо-спасибо». Закрылась дверь, мы прошли на кухню. Буквально через 2 минуты звонок: «У вас никого нет посторонних?» И вот она, конечно, спасибо ей огромнейшее, она нас не выдала, она сказала «Нет-нет».
Э.ГЕВОРКЯН: Получается, что у простых жителей был такой, достаточный кредит доверия. Ведь, тогда ни к вам лично, а вообще к журналистам и к телеканалу. Как так получилось?
И.ВОЛОНИХИН: Да. Я просто, действительно, мольбами, уговорами, говорю «Поймите, это очень важно. То, что сейчас происходит, это тема, которую будут обсуждать не один день и не один год. Поймите правильно. Вот, нам очень надо здесь быть, я вас очень прошу. Пожалуйста, разрешите нам хотя бы некоторое время здесь побыть».
Ну а потом они так, настолько прониклись вот той работой, которую мы делали, то есть они же видели вот эти звонки, вот эти вот бесконечные переговоры, как, что, чего делать.
Э.ГЕВОРКЯН: Насколько я знаю, потом вы говорили, вам эти же жильцы квартиры и помогали, скрывали вас 3 дня, да?
И.ВОЛОНИХИН: Еще как помогали. Если бы не они, в общем, ничего бы не было. Дело в том, что муж хозяйки этой квартиры, ну, собственно, глава семейства Евгений работал слесарем-сантехником, и в последующие дни он нам помогал тем, что кассеты... У нас же было там 2 кассеты с собой и все. Он ходил к нашей передвижной станции за периметр, приносил нам чистые кассеты и аккумуляторы для камеры (аккумуляторы – они же тоже не вечные), ну, потом он принес уже прямо зарядное устройство, мы прямо на месте заряжали. Ну, в общем, короче говоря, они нас просто обеспечили.
Э.ГЕВОРКЯН: А вообще жизнь как таковая в этом доме, который находился, получается, совсем близко к этим событиям...
И.ВОЛОНИХИН: 112 метров по прямой от окна кухни, откуда мы снимали, до входа. Вот я потом померил, 112 метров.
Э.ГЕВОРКЯН: Жизнь в доме шла своим чередом, насколько это возможно? Или как это выглядело? То есть что вы видели из окна и можно ли было вам смотреть в это окно? Там, не выгоняли ли всех местных жителей и вас, в частности?
И.ВОЛОНИХИН: Смотреть-то можно было. Только осторожно. Знаете, из-за горшочка с фикусами, с геранью... Камеру мы поставили очень хитро. Паша молодец, конечно, просто сработал очень профессионально. Поставили, вот, вроде бы, как бы, около стены... То есть объектив смотрел на то, что происходит около входа в театральный центр. И она все время была закрыта занавеской. Как только мы видели какое-то движение – там, Анна Политковская понесла воду, Кобзон детей выводит (ну, это в последующие уже дни), Доктор Рошаль, вот, мы потихонечку отодвигали, снимали и также сдвигали. Потому что мы прекрасно понимали, что а) нас ищут, потому что приходили, потом еще приходили на следующий день и снова задавали вопрос, нет ли посторонних, и даже хотели войти проверить, нет ли кого посторонних. А, вот, Марина, хозяйка, она их не пустила, сказала, что «У меня больной ребенок, у него гепатит, поэтому, извините, я вас не пущу».
Что касается жизни дома, я могу судить только с рассказа тех людей, которые были. Наверное, те окна, которые выходили непосредственно на площадь, наверное, там были кто-то из военных, наверное, там были какие-то снайперы.
Э.ГЕВОРКЯН: Что вы видели из окна? То есть как развивались на ваших глазах события? То есть вы видите оцепление, фасад здания и? Кто входил-выходил?
И.ВОЛОНИХИН: А оцепление-то уже даже не было видно – оно же уже было внешнее. То есть там периодически были какие-то перемещения. Мы видели, как какие-то люди, особенно ночью в камуфляже. Иногда можно было разглядеть сквозь листву, сквозь дождик. Мы, конечно же, это снимали. Но, конечно же, эти кадры мы не передавали в эфир.
Э.ГЕВОРКЯН: Вот, собственно, да, здесь же такой, очень большой профессиональный этический вопрос. Мы все знаем, что штурм транслировался тогда телекомпанией НТВ, и после этого были введены всякие резкие ограничения, изменен закон о СМИ.
И.ВОЛОНИХИН: Сделаны оргвыводы.
Э.ГЕВОРКЯН: Сделаны оргвыводы. И, наверное, кстати, какая-то логика в этом есть, да? Зачем пособничать террористам и раскрывать с нашей стороны карты, когда здесь цена вопроса – человеческие жизни. Вы каким образом для себя вот тогда как раз проводили вот эту грань, что я могу снимать, что не могу, что я выдаю в эфир или как выдаю в эфир. Как вы тогда для себя это определили? Решали ли вы это, опять же, лично или с руководством канала?
И.ВОЛОНИХИН: Снимали мы все вне зависимости от того, что там ни происходило, мы снимали все. Мы знали, что это понадобится. Слава богу, у нас с кассетами проблем не было, поэтому мы решили, что снимаем все. Что касается руководства канала...
Э.ГЕВОРКЯН: Тогда еще уточним просто для слушателей, это канал ТВС.
И.ВОЛОНИХИН: ТВС, да. Тот самый канал ТВС, который, вот, возник после того, как в 2001 году произошел некий такой раскол НТВ и я, вот, последовал за командой Евгения Киселева, Мишей Осокиным, Марианной Максимовской. Мы ушли тогда на канал ТВ-6, который спустя некоторое время был закрыт, а потом возник канал ТВС, на котором. собственно говоря, мы и работали. Вы знаете, Эвелин, честно скажу, не то, чтобы я там для себя определял. Я – репортер, мое дело – фиксировать события. Меня просили делать какие-то включения, рассказывать о том, что происходило. Но изначально была договоренность с руководством канала. Ну, изначально не сразу, а в ходе. Что мы ни в коем случае не говорим, что «Вот, мы видим, как там 5 спецназовцев ползут за машиной в сторону». Вот этого нет, это изначально нет. Только то, что происходит при свете дня.
Мы, конечно, видели, как пошла съемочная группа НТВ, когда Сережа Дедух там оказался внутри, вот эти кадры, когда мы увидели вот это все по телевизору. Тогда вот стал понятен весь масштаб трагедии. До этого, вот, просто, да, выводят детей плачущих, да там понятно, что какие-то переговоры, что-то. Но вот когда внутри увидели, это уже стало понятно, что тут дело добром, конечно, не кончится.
Э.ГЕВОРКЯН: Ну, вы уже как репортер до этого бывали на войне, говорите, снимали репортажи о событиях на Каширке.
И.ВОЛОНИХИН: На Гурьянова.
Э.ГЕВОРКЯН: Да. В тот момент у вас... Вот ваши чувства? Или они там каким-то образом какой-то барьер психологический возникает. Они были отличны? Это было похоже на войну? Или это было как-то иначе? Что это вообще было по ощущениям?
И.ВОЛОНИХИН: Ну, я говорю, это был шок, во-первых, потому что центр Москвы, да? Ну, получилось так, что да, взрывы в метро на метро Тульская, взрывы на улице Гурьянова, Каширка. Это вот то, что я оказывался там, действительно, практически сразу после того, как все это происходило. Потом, вроде как, такое некое затишье, и в 2000 году у меня было несколько командировок в Чечню и, казалось бы, что все, вроде бы как, нормализуется. Хотя, понятно, что еще не все нормализовалось. Представить себе, что происходит такое в центре Москвы, когда там 900 человек оказываются в заложниках, когда шахидки с тротилом, вот с этими поясами смертниц, когда какая-то стрельба, когда понятно, что... Переговоров-то нету. Нету переговоров. Вот это было больше всего... Тогда стало понятно, что будут освобождены заложники все живыми, не будут, но террористы оттуда живыми не уйдут точно или, по крайней мере, никто не уйдет безнаказанным, как это было в Буденновске, в Первомайском. Там мне не доводилось быть, честно скажу, вот этих драм я не видел. Но то руководство страны, которое оказалось в 2002 году, было понятно, что не будет повторения Буденновска и никто не уйдет. А, вот, сколько будет жертв, это другое дело.
Э.ГЕВОРКЯН: А вы, кстати, когда сидели, по сути, в эпицентре событий уже внутри оцепления, какие-то себе представляли варианты развития событий? Вообще чего-то в той ситуации можно было ожидать?
И.ВОЛОНИХИН: Да гадать-то можно было сколько угодно. Дело-то не в том, как развивались события. Но мы просто фиксировали. Мы хотели понять, как это все будет, когда что-то будет происходить, чтобы нам не упустить этот момент. Понимаете, 3 дня. Я вот достаточно много работал на прямых включениях на улице, я понимаю, там ребята вот эти все, сменяют друг друга бригады, дежурили около вот этих тарелок спутниковых. Мы, вроде бы как, в тепле, в еде, там Марина нам яичницу жарила, чай пьешь. Ну, вроде бы как будто такие условия-то, тепличные. А, вот, внутреннее напряжение – оно все равно, оно же не спадает. Поэтому когда прошла первая ночь, в течение которой ничего не произошло и мы были все втроем вот такие вот со слипающимися глазами, я дал команду, говорю «Ребята, так, значит, двое дежурят, один отсыпается. Чтобы один человек всегда бодрствовал, всегда был таким, бодрячком в любой момент». И получилось так, что к моменту, когда начался штурм, мы как раз пришли в таком, вроде бы, во взвинченном состоянии внутри, потому что каждую секунду, вот, занавеску ты смотришь, не началось ли чего-нибудь? Вот эта тишина гнетущая, непонятно, когда, что, чего произойдет.
Понимаете, к этому времени же уже сколько фильмов пересмотрено, всяких там американских и наших даже про освобождение заложников. Это все фильмы. А тут ты видишь своими глазами: вот, 112 метров разделяют тебя и людей, которые там находятся в зале, которые там заминированы, все это может взлететь на воздух в любую секунду. И, конечно, ты им сопереживаешь. Конечно.
Э.ГЕВОРКЯН: Вы видели же, на переговоры ходили, как вы говорили, доктор Рошаль. То есть наблюдали ли вы за этим? Как долго это было? Вот, когда они выводили людей, ожидали ли вы, что сейчас что-то может измениться после каждого похода?
И.ВОЛОНИХИН: Ну, конечно. Мы очень были рады, когда удалось вывести там группу детей, когда удалось передать какие-то гуманитарные вещи. Там, по-моему, воду передавали, что-то еще, может быть. Ну, вот так вот ожидать, что что-то резко... Понимаете, если никого нет, если никто не идет из руководства силовых структур, города (ну, про руководство страны разговора не было, конечно), если не идут на переговоры, ну а что ожидать? Что вот эта вот челночная дипломатия с помощью пусть очень уважаемых людей таких как Политковская, Кобзон или Рошаль, даст эффект, даст результат для полномасштабных переговоров об освобождении? Не знаю. Мне казалось, что не будет никаких переговоров.
Э.ГЕВОРКЯН: Я напомню нашим слушателям, сейчас в программе «Особое мнение» Иван Волонихин, корреспондент телеканала РЕН ТВ сегодня, а тогда телеканала ТВС. Иван все 3 дня находился в непосредственной близости от театрального центра на Дубровке и снимал как репортер все события, которые там происходили. Сегодня ВЦИОМ публикует результаты опроса. Более трети россиян, 35% считают, что альтернативного способа освобождения заложников Норд-Оста не было, но операция была проведена непрофессионально. На ваш взгляд?
И.ВОЛОНИХИН: Ой, вот не возьмусь судить, вот, честно, не возьмусь. Я не знаю, был ли там какой-то другой вариант, можно ли было бы избежать стольких жертв непосредственно во время штурма, если бы был штурм, как там врываются, начинают стрелять. С газом же совершенно другая ситуация. Вот, об этом чуть-чуть, Эвелин, разрешите. Вот, чуть позже. Просто я хочу еще сказать, что, наверное, очень были не заинтересованы в том, чтобы вот эта наша картинка попала в эфир. Нас, действительно, искали. Если вначале, в первые минуты непонятно было, кого, потом искали именно нашу камеру.
Э.ГЕВОРКЯН: Вас. Так вы каждый день выдавали что-то в эфир?
И.ВОЛОНИХИН: Конечно-конечно. Мы передавали кассеты, и наши ведущие с бригадами выдавали то, что считали нужным, чтобы, опять-таки, не навредить, чтобы не было какой-то информации для террористов. Но то, что абсолютно точно пытались выяснить, откуда ведется съемка, это точно. И в какой-то момент, к моему огромному удивлению, мне был звонок (я не буду называть фамилии) от одного из людей, который был тогда во главе канала ТВС «Все, собирайся, уезжай»- «Как? Как?!» - «Нет-нет. Вот, собирайся и уезжай. Все. Чего ты там сидишь? Ничего там не происходит, уезжай. Всё. Мы тут сами разберемся». И если бы не Марианна Максимовская, если бы не Михаил Осокин, которые пошли к Евгению Алексеевичу Киселеву и сказали, что «Мы верим Ване, верим в то, что он там сидит не просто так, а он, действительно, ждет, когда что-то произойдет», не было бы ничего. Вот, мне тогда это очень сильно помогло. То есть даже вот тогда в руководстве даже канала не было единства относительно того, как правильно все это подавать. Потому что реально боялись, что вдруг я что-то вы дам и получилось бы то, что с НТВ. Ну, то есть никто не знал, что будет так, как с НТВ, да?
Э.ГЕВОРКЯН: Так а внутри, все-таки, кто еще из корреспондентов точно так же в соседних квартирах был или где-то еще?
И.ВОЛОНИХИН: Не знаю, не знаю. Я знаю, что были с других каналов там ребята. С другой стороны площади была съемочная группа другая. Ну, собственно говоря, за других я не привык говорить – я говорю только за себя. Но реально пытались нас оттуда убрать, чтобы не было информации. То есть уже было очевидно, что что-то готовится. И какие будут последствия, непонятно, и лишние свидетели этому, а тем более с видеокамерой, тем более одного из федеральных каналов, там не нужны были совершенно.
Э.ГЕВОРКЯН: Мы сейчас сделаем небольшой перерыв. Программа «Особое мнение» продолжится через несколько минут, на «Эхе Москвы» будут новости и мы продолжим знакомиться даже уже не столько с особым мнением, сколько со словами очевидца Ивана Волонихина, корреспондента телеканала тогда ТВС. Он нам рассказывает о том, что 10 лет назад происходило на Дубровке. Вернемся в студию через 2 минуты.
НОВОСТИ
Э.ГЕВОРКЯН: Продолжается программа «Особое мнение», у микрофона – Эвелина Геворкян, и сегодня 10 лет как произошел штурм театрального здания на Дубровке. Сегодня вспоминают 130 человек погибших, которые были сначала в заложниках. И, собственно, сейчас, наверное, имеет смысл перейти к тому, что вы, Иван, видели в момент штурма, как проходил этот штурм. Я напомню нашим слушателям, что Иван Волонихин, корреспондент телеканала тогда, 10 лет назад ТВС, сегодня телеканала РЕН ТВ у нас в гостях.
И.ВОЛОНИХИН: Третья ночь получается. Какое-то шевеление непонятное. Еще даже шума-то не было. Мы включаем камеру, и я попросил, мы выставили таймкод, чтобы было понятно нашим слушателям и зрителям, на видеокамере, когда вставляешь кассету, можно выставить таймкод от нуля, а можно выставить в реальном времени. И мы выставили в реальном времени. Поэтому в дальнейшем очень легко было по кассетам, таймкод соответствовал реальному времени. Поэтому хронологически можно очень четко все восстановить. 5:30, полшестого утра, несколько глухих взрывов. Мы, естественно, включаем камеру... Ну, то есть успели включить еще до того как. Завыли сигнализации. Там же площадь перед театральным центром – она же вся была в машинах. Люди же приехали в театр, естественно, осень, многие на машинах.
Э.ГЕВОРКЯН: Парковка.
И.ВОЛОНИХИН: Да-да, парковка. И, вот, как из-под земли вдруг начали вырастать фигуры спецназа. Реально. Сказали б мне, я бы счел это неким преувеличением, ну, таким, к которому журналисты склонны иногда. Но тут правда. Вот, абсолютно правда. Вот, из-под земли, из травы, из-под машин десятки людей вдруг появились и они вот так, потихонечку-потихонечку начинают передвигаться. Но никто внутрь еще не заходит.
Первой вышла, спустя... Да, было несколько автоматных очередей сначала таких, разрозненных, потом как будто бы дробь кто-то начинал отбивать. Что это такое? Какой-то знак кто-то подает? Это что происходит? Никто не знал про газ. Мы думаем, может быть, перестрелка внутри началась. С напряжением ждем, что, может быть, что-то произойдет, будут взрываться эти все шахидки.
Появляется женщина. Это то, что я, вот, умирать, что называется, буду, не забуду никогда. Появляется женщина, она одна. Она выходит и у нее полное оцепенение. То есть она 3 дня просидела в заложниках...
Э.ГЕВОРКЯН: То есть это одна из заложниц, да?
И.ВОЛОНИХИН: Да, конечно, да-да. Она выходит... Вот, открывает дверь, выходит и видит перед собой абсолютно пустую площадь. Можете себе представить потрясение человека, который 3 дня просидел внутри? Она оглядывается, она не понимает, что происходит. Ну, вот, в этот момент кто-то из спецназовцев к ней потихонечку подходит и так, косясь на двери, все равно ее так, потихоньку уводит. Потом с разных сторон начинают стекаться отряды вот этих спецназовцев. Они в камуфляже, они защищены, они передвигаются на мысочках. Видимо, экипировка очень тяжелая, может быть, их так учат, я не знаю. Но вот это тоже очень удивило. И так, на мысочках передвигаются, такой, легкой трусцой. И, вот, потихоньку начинают появляться люди. То есть видно, что они чем-то отравлены. Потом уже выяснилось, что газ, все это. Кого-то начинают выносить. Причем, выносят... Вот, меня поразило: кого-то выносят аккуратно...
Э.ГЕВОРКЯН: Тогда уже было светло, 5:30? Или темно еще?
И.ВОЛОНИХИН: Нет-нет-нет, еще темнота вовсю, что вы. Только фонари горят. Выводят кого-то под руки, кого-то за ноги волокут. Я вижу, как голова так, по ступенькам бум-бум-бум-бум. Я думаю, что это такое? Это либо террорист, либо что-то. Кого-то выводят, заломив руки. Вот, заломив руки. То есть мы, конечно, я говорю «Снимай-снимай-снимай крупно. Вот это, наверное, кто-то...» Потом начинается вот такой конвейер, людей начинают выносить десятками. То есть уже мало кто выходит сам. Вот, людей выносят на плече вот эти ребята, в одной руке автомат, на плече, кто-то... И, вот, их складывают вот так вот штабелями просто, ну реально. Ну, не штабелями, просто один к одному прямо на эти вот ступеньки. И, вот, первая скорая помощь появляется, спустя, ну, чтоб не соврать, минут 20 или 25. Потом появляются эти Икарусы огромные гармошкой, туда начинают заносить, заволакивать тех, кто без сознания. Ну, видно, что кто-то лежит, кто-то вдруг начинает приподнимать голову, вроде начинает дышать. А кто-то, вот, как лежит... Вот, знаете, как тряпочные куклы. Вот они так и лежат.
И вот в этом плане у меня, конечно, больше всего вопросов. Ну, если это все в такой атмосфере сверхсекретности готовилось, чтобы не дай бог не узнали, что будет применен газ и так далее, ну, как можно было не рассчитать, чтобы в нужный момент оказалось достаточное количество людей, которые бы оказывали помощь? Я же не знал на тот момент, что будут какие-то люди...
Э.ГЕВОРКЯН: А вы вообще не понимали, чем объясняется состояние людей? Или, все-таки, возникла мысль?
И.ВОЛОНИХИН: Вы знаете, в этот момент уже начали поступать первые молнии, сообщения. У меня телефон разрывается. У меня разрывается телефон, ни на секунду не умолкая «Давай в прямой эфир. Рассказывай, что ты видишь». Я говорю «Ребята, я не могу. Еще неизвестно, еще ничего не закончено, еще идет операция. Вы понимаете, что просто реально могут быть потом проблемы?» Ну, как бы, в первую очередь у тех, кто еще внутри. Вроде бы как все закончилось, вроде бы как все... Но кто его знает? Может быть, там еще где-то кто-то затаился. И, конечно, мы в этот момент еще не спешили выходить. А соблазн был огромный схватить камеру, броситься вниз. Потому что одно дело это снимать с расстояния, ну, хоть 100 метров, а другое дело снимать с расстояния 5 метров. И опять, вот, что-то меня, что называется, уберегло от этого. Потому что мне потом рассказывали, что кто пытался пройти, просто и камеры отнимали, в общем... Ну, в общем, не давали снимать. И мы бы лишились всего того, что мы сняли. Вот, весь штурм от начала до конца, вот, мы просто всего этого лишились. Поэтому мы решили остаться на этом месте и уже снимали до конца. И когда уже было понятно, что, вроде бы как, большую часть заложников увезли, я спустился вниз, тут же была уже передающая станция, я тут же вышел в прямой эфир. Перегнали картинки, вышел в прямой эфир, уже рассказывал Леше Воробьёву в прямом эфире о том, что было. А на вечер уже для Марианны Максимовской сделал большой сюжет о том, как происходил штурм. Вот.
Но вы знаете, вот, возвращаясь к газ, не газ. Людей, которых выносят, сажают в автобус и они, запрокинув голову, вот так вот. Очень многие. И автобус отъезжает. Один автобус, другой автобус. Вот, было видно, что на месте никакой медицинской помощи никому не оказывается. То есть то ли не были готовы медики, их не предупреждали, что нужны какие-то антидоты и так далее... Ну, вот, я рассказываю только как очевидец – я не готов сейчас судить с позиций, там, 10 лет прошло и мы уже обладаем большей информацией. Я постарался себя сейчас вернуть на 10 лет назад и рассказываю именно только то, что видел своими глазами.
Э.ГЕВОРКЯН: Иван Волонихин, корреспондент телеканала РЕН ТВ, репортер, который был на месте событий тогда, во время штурма театрального центра на Дубровке сейчас в эфире «Эха Москвы», телеканала RTVi. Вот, Алекс вам пишет: «Боялись, что о штурме узнают, надо было военных медиков привлечь». Ну вот такая идея Алексу сейчас уже приходит, 10 лет спустя.
И.ВОЛОНИХИН: Ну, состав газа до сих пор не раскрыт, насколько я понимаю. Не обнародован.
Э.ГЕВОРКЯН: Ну да. И сегодня, опять же, приходят новости о том, что пострадавшие, уже выиграв суды в ЕСПЧ, получают какие-то компенсации. Но тем не менее, они сейчас хотят возбудить новые уголовные дела о причинении вреда здоровью. Вот, на ваш взгляд, вообще оправдано? Или, все-таки, это война своего рода и уж на войне как на войне, и как-то, вот, уже что теперь ворошить?
И.ВОЛОНИХИН: А что на войне? Они взяли оружие, пошли воевать? Люди, насколько я понимаю, люди купили билеты и пошли смотреть спектакль.
Э.ГЕВОРКЯН: Претензии-то к государству о причинении вреда здоровью-то. Это уже вопросы, которые люди хотят задавать...
И.ВОЛОНИХИН: Ну, конечно, когда там по 50, по 100 тысяч выдали компенсацию и будь здоров, не раскрывая всех обстоятельств, конечно, это для многих, я считаю, оскорбительно. В нашей программе «Неделя» тоже был большой материал про это. Он про то, что, конечно, для многих людей важна, наверное, не только материальная компенсация, а важна правда. Вот, когда мы ее узнаем? Я думаю, что история Норд-Оста еще не то, что не закрыта, она еще будет еще долго, мне кажется, не только среди тех, кто видел это, не только тех, кто непосредственно пережил эту драму и их родных, да? Я думаю, для всего общества там еще очень много вопросов, которые там будут задавать еще не один год. И дай бог, чтобы об этой трагедии вспоминали не раз в 5, в 10 лет, когда к годовщине, а, все-таки, чтобы это было постоянным. И слава богу, есть журналисты, которые занимаются этим и занимаются расследованием того, что произошло.
Комментариев нет:
Отправить комментарий