Это глубоко оценочный текст о вреде абсолютных оценочных суждений и пользе оценочного понимания. О том, как трудно (даже стыдно) жить сегодня в России и никого не осуждать, о русской национальной категоричности в целом. О том, что великими писателями в нашей стране стали (вопреки мнению, что русская литература морализаторская) именно те, кому удалось разучиться судить либо так и не удалось судить научиться. О том, что сейчас, когда у нас в государстве все со всеми на разрыв аорты судятся, нелишне было бы последовать примеру великих писателей. Причем поскорей бы – пока мир не раскололся на два равно чудовищных лагеря: по одну сторону дороги бесы, по другую – святые угодники, и все с косами, и тишина, и тоска смертная.
Когда-нибудь ко мне придет крошка сын, чисто по-маяковски так, и спросит: что такое «хорошо», мама, а что такое «плохо»? Я, честно говоря, за***сь ему отвечать. То есть я выдержу долгую паузу, а потом скажу, например: это не важно, Петенька, такого вопроса нет. Тебя обманули. И крошка сын вырастет аморальным, а то и буддистом, общество его осудит, а заодно – меня. Осудит за то, что я в отличие от общества патологически не способна ничего осуждать.
Порок мой – не врожденный. Лет до двадцати, ну, двадцати двух-, трех я в осуждении, наоборот, преуспевала. Увлеченно сортировала людей на годных и негодных. Находилась в активном поиске метких формулировок: кто за что виноват или почему молодец. Короче, жизнь была удобной. Ясной, как минимум. А теперь – все пропало.
С каждым днем мне все хуже дается клеймение человечества, и, как назло время сейчас такое, что стыдно не быть клеймящим. В России священная война, гигантское судилище, а я как бы отлыниваю. А кто отлынивает, тот невольно льет воду на мельницу сил зла. Известно ведь: на таких людях без позиции, как я, и держится путинская Россия. Держится на воздержавшихся. Недаром слова однокоренные, явно они звенья одной сущностной цепи.
«Я ненавижу Путина, – говорит мой товарищ. – То есть не просто хочу, чтобы он не был больше президентом, а вот прямо ненавижу, по-человечески. Физически. Видеть не могу, слышать не могу: отвращение. А у тебя как дела обстоят с ненавистью к Путину?» Мне вопрос, и я в тупике, это как с крошкой сыном – похожее замешательство. Я люблю товарища, товарищ ненавидит Путина, и значит, по закону сердца я должна от большой любви к товарищу испытывать пропорционально большую ненависть к Путину.
Беда в том, что я к Путину не чувствую ничего. Я про него думаю, когда он совершает странные действия (то есть часто думаю, выходит): удивляюсь, огорчаюсь, сержусь, бывает, но чувств – чувств нет. И мне кажется, что, если сейчас, в новом постболотном дискурсе, сказать это вслух, крамолу эту: «Я ничего не чувствую к Путину» – это все равно что сказать: «Я Путина люблю». И так, и так ты скотина: в одном случае – бесчувственная, в другом случае – ну, еретическая, что ли.
Я отказываюсь считаться скотиной и отказываюсь испытывать чувства к чужому дядьке, с которым мы никогда не разговаривали живьем и не целовались в живот. Невозможно любить то, чего не знаешь. Чего не понимаешь. Потому что настоящая любовь возможна только по схеме «понял – значит полюбил». Ну, я любовь просто определяю как предельную степень понимания. Все остальное – страсть вслепую: нервы щекочет, но хвалиться тут нечем (и тем более нечего навязывать бесчувственным скотинам), чувство простое, халявно достижимое и довольно бессмысленное, малоценное. А вот ненависть вслепую напротив, – это очень естественно, ненависть питается непониманием и из него растет. То есть я достаточно плохо знаю и понимаю Путина, чтобы его ненавидеть, но ненавидеть – это очень скучно и вредно.
***
Мой товарищ спросил, ненавижу ли я Путина, но не спросил почему-то, люблю ли я Навального. Верю ли я ему. Еще одному чужому дядьке.
Я бы товарищу тогда сказала. Еще кое-что, дополнительно. Такое, вроде манифеста.
Верить можно в бога, любить можно человека. Не любить – тоже только человека. В какого бога верить и с каким человеком устраивать любовь наши интимные выборы. Выборы президента – наоборот, антиинтимные. Ничего личного. А сейчас в России происходит обратное: какое-то выяснение частных отношений всех со всеми и заодно с государством.
Политик, президент, чиновник – это не человек, это функция. Политика нет смысла любить или ненавидеть, есть смысл его рационально аттестовать: работает или не работает, что конкретно делает, какие законы принимает, какую предлагает программу. Если к политику испытывать ЧУВСТВА, все будет как в истерическом м/ж романе: довольно бестолково и со слезами на глазах.
И по-моему, действия оппозиции лишены внятного глагола именно потому, что как акт – это любовь. В паре с ненавистью, для баланса.
То есть вот что меня смущает: что многие, ну, оппозиционеры сейчас (особенно по весне это было заметно, весна ведь эскалирует все сердечное) находятся в поле чувствования. Путина не критикуют, Путина сердечно ненавидят: слоганы на плакатах, фотожабы, демотиваторы, потешные едкие твиты – они же все от центральной нервной системы. Парня в основном разносят не как непрофессионала и нарушителя закона, а как самого лоха в классе. Был бы Путин жирный, дразнили бы свиноматкой. Хотя кому жир мешал быть порядочным человеком? – это уже дискриминация. В общем, Путина увлеченно гнобят. А Навального любят. И Навальный – как не лох в классе потому что симпатичный, смышленый, с ч/ю, телкам нравится, опять же, – Навальный очень много делает для того, чтобы в него именно влюблялись.
Мне кажется, если бы Путин назавтра реально одумался, покаялся публично и переписал бы за ночь Конституцию, сделал бы работу над ошибками, короче, пришел в ум, – оппозиция, точнее, та ее часть, которую в основном слышно, влюбленная и ненавидящая, испытала бы разочарование. Это было бы как конфетку у ребенка отработать, как разнять сладко е****хся.
Потому что, по-моему, все пребывают в сложном восторге от процесса, хотя на повестке дня как будто бы результат. Ну, восторг – чем дальше, тем меньше, постепенно, потому что выходят настоящие злые законы, которые мало смысла любить или ненавидеть, они есть, они работают, и как-то становится не до романтики. Но из последних сил мы романтику бережем.
***
На самом деле это тяжелый труд – не поддаваться любовному настроению. Тем более что оно одновременно и военное, то есть революционное настроение. Намек, шанс на смысл жизни. На вектор и движуху. И получается, если ты по какой-то – по любой – причине не поддаешься, ты вроде как зануда, задрот, сидишь дома в апатии, в то время как у всех остальных – праздник правого дела и храброго слова. Журналистика снова стала интересная, истовая. Чувственная. Мне такое нравится. Вот бы я развернулась, если б не утратила так некстати навык ненавидеть и любить чужих дядек.
В смысле, я еще раз хочу напомнить: навык был! Я пробовала, я могла! Лет пять назад, пока страна, как назло, еще спала и ленилась судить, я была нормальным русским человеком, то есть довольно-таки одаренным прокурором. Я даже диплом в университете писала – про пошлость и цинизм. Что это такое и как их идентифицировать в письменном тексте. Какие есть стопудовые маркеры. Очень меня волновала зачистка мира от пошлости и цинизма, и очень я гордилась своей судейской зоркостью. Вот он – циник, а он – пошляк, и от моего суда им не укрыться. От моего безупречного вкуса и абсолютного языкового чутья.
В процессе изготовления чуткого, непошлого своего диплома я однажды наткнулась на книжку умницы Анны Вежбицкой. Название переводное, косенькое, но все равно клевое – «Понимание культур через посредство ключевых слов». Вежбицкая, коротко говоря, анализирует национальные культуры через их «ключевые слова». Ищет связь между обществом и специальной, неповторимой, непереводимой лексикой языка, на котором оно говорит и думает. Такая, ну, лингвокультурология. Ставить диагноз целой большой культуре, цепляясь к отдельным словам, это на первый взгляд такая же ерунда, как исцелять по фотографии. Но Вежбицкая, по-моему, убедительна в своей нетрадиционной диагностике. Позволю себе дать громадную цитату, больно уж хороша и недробима.
«На самом деле специфический русский концепт пошлость может служить прекрасным введением в целую систему установок, впечатление о которых можно получить, рассмотрев некоторые другие непереводимые русские слова, такие как истина (нечто вроде «высшей правды»), душа (рассматриваемая как духовное, моральное и эмоциональное ядро человека и некий внутренний театр, в котором развертывается его моральная и эмоциональная жизнь); подлец(«подлый человек, внушающий презрение»), мерзавец («подлый человек, внушающий отвращение»), негодяй («подлый человек, внушающий негодование») или глагол осуждать, используемый в разговорной речи в таких предложениях, как:Женщины, как правило, Марусю осуждали. Мужчины в основном сочувствовали ей.
В целом ряде русских слов и выражений отражается тенденция осуждать других людей в своей речи, высказывать абсолютные моральные суждения и связывать моральные суждения с эмоциями, так же как и акцент на «абсолютном» и «высших ценностях» в культуре в целом.
Но хотя обобщения, касающиеся «абсолютного», «страсти к моральным суждениям», «категорических оценочных суждений» и тому подобного, часто справедливы, они оказываются в то же время расплывчатыми и ненадежными».
Короче, это же правда. Хитрая полячка реально не соврала и раскусила нас через посредство ключевых слов. Русские спалились на русском языке.
***
К вопросу о языке и палеве. Считается, что литература в России исторически – больше, чем литература. Она как бы еще и миссионерство, школа жизни, дидактические материалы. То есть великие русские писатели – непременно проповедники. Судьи. Злоупотребляют оценочными суждениями (привет, Вежбицкая, ты мудра). На самом деле великие русские писатели – это те, кто как раз преодолел в себе эту типично русскую хворь.
Пушкин вылез, потому что антиханжа (и в мысли, и в языке). У него все правы, и никто не прав. Нет хороших и гондонов, зато есть люди – веселые, глупые, великие, всякие. Разные. Разные между собой, и каждый – по отдельности – внутри себя: в разные моменты времени, в разных обстоятельствах, в разных комбинациях с разными другими людьми. И в этой разности, в этом пространстве, в этой паузе возникает движение, тайна и красота. Три кита, на которых пока еще стоит наш живой мир.
Толстой: та же ерунда. Что бы ни впуливали школьные учебники про то, что он первый в топе моралистов от литературы. Он же совсем наоборот. Он про то, что терпимость и любовь – страшное оружие, которому нет равных, которому абсолютно нечего противопоставить. Терпимость и любовь продавят что угодно: гордыню, уныние, любой смертный грех и даже саму смерть.
Физико-математический поэт Бродский хоть и не добряк, вообще ни разу не толстовец, но тоже слабо интересовался категориями добра и зла. Что время делает с человеком вот это да. Добро и зло – плоская же система, примитивное пространство, два дэ. И Бродскому скучно играть в бинарной системе о двух всего лишь полюсах. Кто хороший, а кто гондон – мелко решать.
А Платонов Андрей вообще настолько любил живое и видел, что способен был вытащить его, без преувеличений, из бездыханного тела. Из лежачего камня, под который не течет вода. Из собственно воды. Из в поле каждого колоска. Каждый в поле колосок у него осенен теплотой человеческого взгляда. До оценки ли тут? До суда ли? Когда кругом происходит такой праздник внимания. Когда человек рассказывает страшные, в сущности, истории, где люди безумны, где люди страдают, и в каждой из историй – хоть ты тресни – возможности для любви неисчерпаемы.
Цветаева – пусть и испепеляет буквально глаголом женщин-соперниц и вероломных мужчин (то есть, безусловно, судит, осуждает, оценивает; привет, Вежбицкая) – это же она на самом деле так вот по-хитрому воспевает самоиспепеление. Она говорит: смотрите, как я красиво и страшно полыхаю, вот что бывает от большой любви. Видите, как далеко можно зайти в своем чувстве. Видите, сколько человеку дано, какой человек смелый и беспощадный к себе и вообще. Цветаева – не морализатор, а гениальный эксгибиционист.
Они были великодушные люди, русские писатели. Со здравым ощущением масштаба.
***
С другой стороны, мало ли куда может завести всеобщее великодушие. Терпимость. Установка на антиненависть. Я же не дурак. Это не призыв. Одни, значит, на Болотную, другие – на Селигер, а я, типа, купила мотыля и пошла на реку с томиком Толстого. А если бы все – как я? Если бы все поголовно аполитично рыбачили кто бы тогда строил гражданское общество?
Короче, я не агитирую, я просто рассказываю историю о том, что можно думать вот еще вот так вот странно.
Вот, например. Всем вокруг, я заметила, жутко интересно, кто хороший, а кто гондон. Света из Иваново – юродивая, то есть Боженькой поцелованная или она одержима Сатаной? Добрая она машина пропаганды или злая? А по-моему, Света не машина и не объект мистической манипуляции, а просто телка. С уникальным набором свойств, которые будут со временем меняться. Этот набор, конечно, можно анализировать, если интересно, если ты, например, снимаешь про Свету документальное кино, или хочешь с ней замутить, или мало ли что. А если не интересно – можно не анализировать.
Жизнь ведь коротка, всех книг не перечитаешь и всех людей – тоже. Приходится читать людей не всех поголовно, а выборочно. Света же – не то чтобы маст рид. Учитывая, что обязательных к прочтению – таинственных или, наоборот, завораживающе ясных – людей я встречаю жутко много (больше, чем могу психически обработать), для Светы у меня тупо нет пока места в сердце.
Места в сердце у меня нет и для
Надежды Толоконниковой, например. В голове есть, но не в сердце. А споры вокруг «Пусси Райот» ведутся опять же в поле сердечности, эмоциональных оценочных суждений. Ну, то есть снова тут неуместная всепрощающая любовь и всеобвиняющая ненависть. Дают люди линки на интервью Толоконниковой: Надя умница. Читаю интервью – очень посредственное, не трогает (как и собственно песенка про Богородицу). Еще понятно, что Надя, наверно, хотела быть героем, ее бы устроило полгода трагического СИЗО, она бы переплюнула Х** На Мосту сидением. Но два года – это ту мач, и Наде не надо, и правительство демонстрирует безумие. Подлость. Глупость. И по закону нашего нового биполярного мира, а точнее, по закону войны полагается как-то однозначно отнестись к Наде. Как к Свете, но по-другому. И люди относятся: я вижу фотографии Нади, где она зафотошоплена под живописную Мадонну, и просто красивые фотографии Нади, где она выглядывает из-за решетки, из-за досок каких-то. Я никого из них любить не хочу, ни «Пусси», ни судей, но мне как бы не оставляют шанса. Мне как бы говорят: Надя, эпически красиво выглядывающая из-за досок, или кровавый режим? Кого будешь любить? А кого ненавидеть? А можно – никого? Можно, ответит мне либеральная общественность. Но, как написали бы в твиттере [на самом деле нет].
***
Кто хороший, а кто гондон? – это, может быть, самый скучный вопрос на свете. Варианты: самый вредный, самый бессмысленный, самый тщетный.
Никогда не интересно, кто прав, и никогда не понятно.
Я тупо не умею отвечать на черно-белые вопросы, на common questions. И задавать. ДА или НЕТ? Наверно, и Навальный ваш меня не будоражит отчасти из-за постановки вопроса.
Обобщения уводят от истины. Не то чтоб я так уж убивалась за истину, но я не хочу, чтобы меня от чего-то уводило, а хочу, чтоб приводило.
Кроме common questions есть еще special, специальные, они же wh-вопросы (вброс латиницы не понта ради, а потому, что английская классификация точнее, больше про суть, у нас-то что: риторические, наводящие, какие еще?). Где, когда, почему, как, кто и что – интервьюирую себя и мир я только на этом поле.
Оценка и понимание – векторы, противоположно направленные. Нельзя одновременно оценивать и понимать. Либо судишь – либо разбираешься, как это устроено.
Успокоение наступает не тогда, когда выясняется: этот правильно поступил, а этот неправильно, а когда понимаешь, почему оба поступили именно так, как этот поступок рос, что человек испытывал. Оправдать чей-то поступок – не значит доказать, что поступок на самом деле хороший, это значит найти, прочувствовать причину. Отыскать в нем индивидуальную правду.
Common answers обычно скудны на биты. Ты меня любишь? Да. Нет. Что это дает? Кроме легитимизации союза, кроме декларирования намерений, кроме знания о том, что человек что-то как бы гарантирует. Ты меня любишь? – формальный вопрос. Да и нет – формальные ответы. Что ты ко мне чувствуешь, какое это чувство, откуда, как оно меняет твою жизнь, больше ли тебе видно мира через твою любовь – только тут появляется надежда на смысл.
Есть ли жизнь после смерти? Да. Нет. Неужели и впрямь достаточно подтвердить тезис или опровергнуть? Какая это жизнь, что именно происходит с человеком, когда Земля кончается, где он будет, кем, с кем, насколько собой?
Вот я приехала в одну отдаленную от Москвы точку России с театрально-журналистским расследованием, вроде как тут чиновничья инквизиция против художника Жанны д'Арк. Беру интервью у инквизиторши – и вижу бабушку с трогательной прической, три волосинки не очень умело выкрашены из седого в пегий и подхвачены заколкой типа «краб». Бабушка сперва гонит канцелярскую пластинку про бюджет и автономные учреждения, но я ей говорю: «Очень скучно про бюджет, давайте про любовь, кого вы любите?» И бабушка, немного ох**в, начинает так про любовь отвечать, про внучка про своего, что становится ясно: с ней об этом вообще не разговаривают, то есть не предлагают ей подумать в эту сторону, ее любовь никому как бы не интересна. Банальная телега, конечно, но не поленюсь артикулировать: «злодей» обычно тот, чья любовь никому не интересна, кто по слабости перестал действовать на поле любви, смирился с тем, что он вне этого поля. Перевоспитать так называемого злодея можно, сыграв на том, что он жутко скучает по любви, убить злодея любовью, убедить и победить. Не оставить ему ни малейшего шанса в эту любовь не интегрироваться.
Полюбите Путина так, чтобы он потерял голову. Ненависть на него не действует, судя по всему. То есть она его, похоже, что наоборот – питает и усугубляет.
***
Возвращаясь к теме судов, к русской нашей национальной забаве. Нет ведь уже никаких сил забавляться. Всех достали суды, судов стало слишком много, а будет, наверно, еще больше – есть такое ощущение, что «Пусси» не последние. Государство судит нас, а мы в ответ судим государство. Государство говорит нам, что судит по закону, а мы – что судим по совести, по сердечной правде. И в обоих судах, по-моему, шалят датчики, не пашут камертоны, а прокураторы увлеклись и не замечают перегрева, не чувствуют фальши. Пошлости и цинизма не чувствуют. Оппозиционеры часто пошляки, государственники – циники, я вам ответственно заявляю, у меня про основания для классификации, как уже было сказано выше, целый диплом.
Нехорошо отвечать злом на зло, Страшным судом на Страшный суд, сказал бы господь Христос. Не по-моему, то есть, не по-христиански это – яростно судить тех, кто судит тебя. Умножать агрессию. Будьте как я – подставляйте вторую щеку. Ну или если я вам не нравлюсь, раз РПЦ дискредитирует в последнее время себя, а заодно и меня, хотя, казалось бы, зачем с больной институциональной головы перекладывать на здоровую божественную, но так или иначе: если не с меня берете пример, то будьте хотя бы как коллега Лао-цзы, или как принц Гаутама, или как хомо сапиенс Ганди. Ненавидьте поменьше. А про суды папа все вам расписал кучу лет назад в заповедях, да и смертные грехи мы тоже не поленились кодифицировать.
Ну правда, что мы можем? Что мы можем рассказать друг другу, человек человеку про мораль? Кто и в кого вправе кидать камень? Какой, в жопу, суд?
Давайте – я тут не только к потенциальным воинствующим ханжам обращаюсь, но и к не особо пацифичному государству, – давайте оставим суд для черного списка актов, которые против жизни и здоровья. Нельзя трахать детей, нельзя калечить живых, нельзя надругаться над трупами, нельзя делать трупы из всего, что дышит, м ниточку резать, потому что не ты же подвешивал, всякое такое – нельзя. Воровать, там. А в остальном – оставьте себе и мне право. Оставьте раз уж демократия право понимать и только через это, а не через томленье духа, любить. Терпеть. Вообще говоря, это текст о границах терпимости.
Границы, разумеется, существуют. Я вовсе не предлагаю оппозиционерам превратиться в терпил. Я не против гражданской активности: совершенно необходимо дежурить по вызовам, реагировать на несправедливость, двигать жизнь. Но я против упрощения системы до двоичного кода – 0/1, ч/б, или/или, – мир все-таки несколько сложнее. Поэтому информация, поступающая от мира, требует более сложной технологии обработки. Мир нуждается в людях, которые не как ЭВМ, которая может думать только одну мысль в отдельно взятый момент времени, а как квантовые компьютеры нового поколения, способны видеть все бесконечное множество вариантов одновременно. Одновременно и безоценочно. В смысле, оценивая данные сугубо практически: сходится – не сходится, годится – не годится. Вот без этой всей шальной любви назло и без шальной ненависти.
Экономьте сердце: сердце ждут великие дела, великие любви, великие ненависти – вне судьбы государства, но внутри вашей персональной судьбы. Глупо транжирить ресурс на посторонних дядек и теток, если единственное основание испытывать к ним чувства – это то, что они не по праву сидят в Кремле или в тюрьме.
В конце концов, однажды все отовсюду откинутся. Куда-нибудь еще. Жаль, если именно коллективная страсть приблизит этот день, так себе денек получится. Ни фига не праздник здравого смысла, и ни фига не торжество социальной справедливости, и ни фига не победа добра, однозначная, как девятое мая. У нас пока все-таки не добро, а добрая машина. Добро и машинерия – это разных цепей звенья. Плохо монтируются.
.jpg)
Так тут же по соседству есть неплохая статья про то, кто он такой, и кому служит:
http://slon.ru/ipad/poglotiteli-861364.xhtml
Публичный политик как раз есть персонализация функции. Снабжение ее лицом. Функция не может летать со стерхами и позировать с голым торсом. Кто же тогда летает и позирует?
По порядку. На пирамидах и внутри них бывал неоднократно, поскольку изучаю загадки древних цивилизаций. Конечно же их строили не представители нашей расы, а предыдущей. А если нашей, то по технологиям предыдущей расы. Это несомненно высокотехнологические объекты. Чем вам не нравятся представители современной Италии ? Они намного лучше своих воинственных предков, занявшихся в конце концов тем же скотством, что и поздние атланты - гладиаторские бои, сексуальные утехи и прочие гадости и постепенно выродившиеся. Достаточно посмотреть на их лица ( статуи) в Русском музее и сравнить с лицами греческих статуй. Все характерно видно. что стали представлять из себя "великие" римские воины. У России есть определенно своя эволюционная роль. И вера у нас не мертва и дела есть и реализации. Я говорю об отдельных людях, а не обо всем стаде. Они есть, эти люди - их мало, но они есть. И еще будут. Я сам лично знаю многих таких людей. Так,что не все так уж плохо. А путлер - это явление временное, несомненно, что про него вообще говорить, надо свое дело делать на своем месте... И все тогда получиться.