Два года фронтовых дней на передовой. Книга вторая

Воспоминания лейтенанта Николая Павловича Раздумина, командира взвода 657-го Артполка 204-й стрелковой Витебской дивизии

Освобождение Белоруссии

1. Встреча с зимой 1943 года
2. Выезд на прямую наводку
3. Бои в направлении г. Витебск. Ноябрь 1943 года
4. На прямой наводке в районе дороги на г. Полоцк

5. Баня на передовой
6. От обороны в наступление. 22 июня 1944 года
7. Освобождение Витебска

Бои в Прибалтике

8. Упорные бои на Литовской земле

9. Ранение в голову

10. Как мы ловили немецких разведчиков

11. Как я стрелял из снайперской винтовки по немцу

12. Бои на участке в районе реки Барта

13. Под артиллерийским огнем противника в траншее вместе с пехотой

14. Отступление

15. Встреча нового 1945 года

16. Последний бой весной 1945 года (март, апрель)

17. Как я оказался на нейтральной полосе и там контужен

18. Наблюдательный пункт (НП) в СУ-85

19. Укрытие под СУ-85

20. Конец войны встретил госпитале 11 мая 1945 года

Освобождение Белоруссии. Август-декабрь 1943 г.

Наши войска вели бои за освобождения Белоруссии. В этих боях участвовал и я. В октябре и в ноябре было много боев и трудностей, но я не все могу вспомнить, а вот о некоторых эпизодах напишу.

Наступала настоящая зима. Наши войска в направлении г. Витебск стояли в обороне. Мы встретили первые холода, зимнее время изменило и фронтовую жизнь: во-первых, оборудование огневых позиций, во-вторых – условия жизни. Это первые землянки и блиндажи, без которых не обойтись, первые печки в землянке, о которых только можно было тогда мечтать. В будущих боях мы, конечно, приобретем трофейные печки, а пока в стене в землянке копали нишу под печку и получался у нас камин. Трубу выводили прямо из земли, сделанную из железа, принесенного солдатами с мест пожарищ. Тяга дымохода слабая, часть дыма остается в землянке, блиндаже. Хорошо, если дрова сухие, от них тепло и дыма меньше, и не так режет глаза. Вот так мы и жили в этих землянках. Благо соломы много было на полях и солдаты набирали ее и стелили на нары. Вместо дверей мы всегда до конца войны применяли трофейное одеяло или плащ-накидку (солдатскую).

Мы не были готовы воевать и жить в зимних условиях. У нас не было печек, освещать землянку было нечем, не было свечей, ламп. Мы стали приспосабливаться, а именно – делать светильники из гильз снарядов, строгать лучину по старому обычаю и освещать свое жилье. Были случаи когда и керосина не было, что делать? Телефонист, у которого телефонная трубка висела на голове, всю ночь дежурит и не спит, и тут применялся телефонный кабель (азкеритовый), который поджигался и медленно всю ночь горел, разматывался прямо с телефонной катушки, к утру надышимся дымом и копотью от кабеля...

Вот так я встретил зиму! 1943 год. Вы знаете, что такое "Крысало"? Так вот, солдату, чтобы прикурить самокрутку, надо спички, а их нет! И тут он достает из кармана мешочек, в котором шнурок, кусок гранита и кусок железа от напильника (все это называется "Крысалом"). Может, на фронте у других по-другому их называли, а у нас было так! Чиркают с силой железку о камень и получают искру, которая попадает на шнур, и он тлеет, от него солдат прикуривает. Когда мы стояли зимой в обороне под городом Витебск, мы иногда применяли лучину, испытанный старинный метод освещения. Настрогают солдаты лучины и жгут ее в землянке. Можно при свете лучины и написать письмо, и читать. На этом участке я заболел, лежал на нарах в теплой землянке, меня знобило. Пришел санинструктор замерил температуру – t 39°, дал таблетку и ушел. Уже стемнело, позвонил по телефону командир батареи и сказал, чтобы я с одним орудием снялся с огневой позиции и прибыл в район, где находился наблюдательный пункт (НП) командира батареи. Я ему доложил о своем состоянии, что заболел и у меня высокая температура. Он меня выслушал и сказал: «Надо срочно поставить орудие на прямую наводку и взять с собой два ящика с бронебойными снарядами – к переднему краю немец подтягивает танки». Обстановка на переднем крае заставила комбата отдать приказ, а мне его выполнять. Для помощи в оборудовании огневой позиции я взял расчет 4-го орудия, т.е. весь свой взвод. Ночь, шел снег, и мы двинулись на передовую. Ехали по бездорожью, хорошо что было мало снега. Орудие тащили четыре лошади, ездовые не сидели в седле, а шли рядом, держа их за уздечки. Впереди шел командир орудия, держа в руке фонарь из орудийного ЗИПа. Я шел за орудием и держался за ствол. Было очень тяжело идти в моем состоянии, но надо и это испытание было пересилить и выдержать. Но это еще не те трудности. Будет труднее и тяжелее.

Ночь, снег, а ты идешь туда, где взлетают осветительные ракеты, освещая на короткое время землю. Все ближе и ближе подъезжаем к переднему краю. Ракеты освещают нам дорогу. Мы подъехали благополучно, немец нас не заметил, а мог бы. Всю ночь солдаты оборудовали огневую позицию, копали замерзшую землю киркой и ломом. Выкопали яму под землянку. К утру орудие установили, замаскировали ствол и щит, укрыв простынями. С рассветом проверил готовность орудия к стрельбе и об этом доложили командиру батареи. Комбат, видя мое состояние, сказал: «Оставь за себя командира орудия, а сам бери людей с 4-го орудия, лошадей и иди на батарею». Приказ, хоть и с большим трудом, я выполнил: орудие стоит на прямой наводке. На следующий день на нашем участке было спокойно и никаких танковых атак со стороны противника не было. Через некоторое время я получил приказание снять свое орудие с ОП и привезти на закрытую ОП. Ночью я сел на орудийный передок и поехал опять на передовую, чтобы забрать орудие и людей. Теперь наша батарея из четырех орудий в полном составе могла вести огонь с закрытой ОП, подавляя огневые средства и живую силу противника.

Бои в направлении г. Витебск. Ноябрь 1943-июнь 1944 г.

Наша 204-я дивизия (СД), в которой я воевал, входила в 60-й стрелковый корпус 43-й армии. Участовали в боях на 3-м Белорусском фронте, на 1-м Прибалтийском. В районе города Лиозно наша дивизия наступала в направлении г. Витебск. По пути, где мы вели бои, освобождая нашу землю от врага, почти все деревни были сожжены. Помню, читаешь карту местности, там обозначена деревня с названием, а на месте деревни стоят только русские печки сгоревших домов.

Где-то в начале ноября наши войска перешли к обороне. Наша батарея вела огонь по позициям противника на переднем крае, вели огонь на подавление огневых средств противника и в тылу. Как-то вечером, уже совсем стемнело, звонит командир батареи и говорит: «Возьми с собой для сопровождения солдата и приходи на НП, нам надо определить, где поставить орудие». Ночь, снежная метель, мороз... НП находился там, где и ком.роты. Рота занимала оборону на возвышенной местности. За эту сопку постоянно велись бои, немцы хотели ее захватить, потому что с этой сопки хорошо просматривалась впереди лежащая местность. Про эту сопку я слышал, раньше ее окрестили «сопкой смерти». Почему? На этой сопке постоянно велись бои, и много наших солдат погибло. Подходим к сопке, где проходили траншеи нашей пехоты. Ракеты, взлетая, освещают местность, в эти мгновения можно увидеть, что вся сопка изрыта воронками от снарядов. Что делать? Командир батареи и ком.роты решали, где поставить орудие на прямую наводку. Кругом голое место, и они решили орудие не ставить. Сколько я пережил и передумал в этот момент! На этом мое пребывание на сопке кончилось, и я с солдатом ушел на ОП.

Помню, пока решали, где ставить орудие, в роту приехала кухня, стали раздавать солдатам ужин и слышу разговор: привезли на всех, а кормить некого... Понятно было, почему... Помню, когда я стоял в траншее, увидел как в нише стены траншеи сидят два солдата и  ужинают при свете светильника. Это плоская баночка залитая воском, как у свечи, а в центре маленький фитиль. Этими свечами начали снабжать нашу пехоту. На этой огневой позиции (ОП) мы простояли недолго. Нашу дивизию с этого участка сняли, мы обошли город Витебск с севера и в районе города Городка заняли оборону. Оборона проходила в направлении г. Полоцк, справа от нас был город Шумилино, но он был у немцев. Заняли ОП. Когда мы ехали, вся земля была покрыта снегом, и из под снега виднелось все, что оставили прошедшие здесь тяжелые бои: тут и сгоревший немецкий танк «Пантера» и наши Т-34, СУ-76, немецкие штурмовые орудия 75-мм и, конечно, трупы немецких солдат. Бои прошли, наступили морозы, и  снег укрыл трупы. Как всегда, меня, командира 2-го взвода со своим орудием, посылали занять огневую позицию на танкоопасном направлении.

Хорошо помню этот эпизод из моей фронтовой жизни... Орудие поставил недалеко от проходящей дороги Полоцк – Витебск в направлении г. Полоцк, а г. Витебск находился слева сзади нас, в полуокружении. Позади орудийного окопа, где стояло орудие, проходил небольшой овражек, на склоне которого мы оборудовали блиндаж в два наката. Овраг давал нам возможность свободно выходить днем из блиндажа незамеченными. Кстати, печку старались топить в темное время из-за маскировки (дыма). В блиндаже у нас была трофейная печка (буржуйка) на ней солдаты в котелках кипятили воду для питья и чая... В овраге было много снега и мы им пользовались, а потом мы обнаружили, что под снегом течет ручеек. Из этого ручейка мы стали брать воду, и брали всю зиму, а к весне снег начал таять и что же мы увидели? В овраге, чуть выше того места, откуда течет ручеек, из-под снега показались трупы немцев, а мы-то брали воду из ручейка!

Не забуду, когда я ходил в тыл на батарею, видел то слева, то справа от тропинки трупы, занесенные снегом, а кое-где видны были  руки. Особенно неприятно на это смотреть, когда землю освещает лунный свет. Идешь один – картина жуткая. Помню, мимо нас по оврагу в сторону наших траншей проходили наши снайперы в маскхалатах...

В конце марта 1944 года по приказу командования меня перевели из 7-й батареи в 8-ю Гаубичную 122-мм батарею на должность командира взвода управления. С этого дня у меня будут другие обязанности как командира взвода управления батареи. В подчинении у меня будут отделение связи и отделение разведки. Задачи мои – вести разведку с наблюдательного пункта, устанавливать телефонную связь ОП–НП, выдвигаться на передовой НП для установки целей противника, также держать контакт с командиром стрелковой роты батальона, которую поддерживает наша батарея.

Баня, отдых

Дважды за мое пребывание на фронте мне пришлось помыться в бане и один раз побывать в доме отдыха.

Зимой 1944 года, когда мы были в обороне под г. Витебском (это было в январе или феврале, не помню), нам устроили баню. Это было так... На одной стороне оврага была построена большая землянка под один накат – баня. В землянке (бане) стояли две бочки: одна с горячей, другая с холодной водой, и большая железная печка в которой горели дрова. У входа в баню стояли бочки в которых грели воду. Помню, погода была солнечная и морозная. У входа в баню был сооружен навес, а под навесом на снегу была разостлана солома. Перед навесом на улице стояли еще несколько бочек под которыми горели дрова. Раздевались, стоя на соломе, было непривычно и холодно. Раздевшись, отдали наше обмундирование, т.е. гимнастерку и брюки, солдатам-санитарам для обработки, они повесили его на палках в бочки. В бане были шайки, мочалки и скамейки, на которых сидя мылись. После помывки мы вышли и подошли к этим бочкам около навеса, под которым горели дрова, и в которых под навесом на палках «прожаривалось» наше обмундирование. Каждый искал свое. Вижу в бочке свое обмундирование, от которого пахнет жареным. Моя гимнастерка цвета хаки была из английской шерсти, местами она поджарилась и пожелтела. Одевались на морозе, нам выдали чистое нательное белье, а вот обмундирование, вынутое из бочки, сразу надеть было невозможно. Приходилось некоторое время ждать, пока оно немного остынет. Мы рады были этой процедуре, теперь спокойнее будешь себя чувствовать от этих вшей... А то как только войдешь в теплую землянку, только согреешься, и тут начинают тебя жечь эти... Вспоминать все это неприятно! Но, что поделаешь – так было! Через некоторое время эти вши снова о себе скажут. У нас были теплые вещи, а их не жарили. Правда, пока мы мылись, санитары эти вещи чем-то обрабатывали. Но разве можно что-то было сделать с меховыми вещами? Конечно, нет. Они там остались до весны. Это первая зимняя баня, и последняя, больше таких бань зимой не будет.

Вторая баня была весной, в мае месяце. В тылу, около медсанбата, там, где я отдыхал в доме отдыха, была развернута полевая баня для помывки личного состава нашей дивизии. Были поставлены большие солдатские палатки, такие как в госпитале, там были скамейки, шайки. Вода грелась в специальных передвижных машинах и подавалась по шлангам в моечные палатки. После помывки нам дали чистое нижнее белье.

Отдых

Как это назвать? Или отдыхом, или просто возможностью спокойно отсыпаться в тишине? Не знаю. Но это был настоящий «полевой дом отдыха». Где-то в конце марта 1944 года мне была представлена возможность покинуть свой наблюдательный пункт и прибыть в район, где располагался наш медицинский санитарный батальон нашей дивизии. Посылали на отдых только офицеров младшего состава, и только с переднего края! Там были поставлены дополнительные палатки, в которых и разместили нас, прибывших на отдых (как хочешь, так и назови). Медсанбат располагался в лесу,  примерно в 4-5 км от переднего края. В каждой палатке стояли печки (буржуйки), которые топили солдаты. Меня поместили в двухместную палатку, где стоял небольшой столик, палатка была утеплена (двойная). Была большая палатка в которой размещалась столовая, в которую и мы ходили вместе с ходячими ранеными. Вы представляете, тишина, спишь сколько хочешь. Выйдешь из палатки, ярко светит солнце, тишина, на хвойном дереве лежит снег и он начинает таять. Пахнет весной – чирикают птички. Такое состояние, как будто и нет войны! Около тропинок, по которым мы ходили в столовую, поставлены были бочки с водой, в которых был замочен сосновый лапник. Нам сказали, мы должны эту воду пить, так как она от цинги. И действительно, когда пьешь эту воду, она пахнет хвойным напитком. Я пил воду и любовался природой, грело солнце, снег стал рыхлым, брал с собой хлеб и кормил синичек, и надо же – заболело горло. Пришла медсестра, замерила температуру, t 37,4°, дала таблетки и сказала, чтобы я лежал, и не пил холодную воду. Все пять дней моего пребывания в палатке я лежал, спал и отдыхал и о многом думал... О чем? А о чем можно думать в это время? Дня через два мне подселили соседа, молодого лейтенанта из стрелкового полка, фамилию не помню.

Итак, мой отдых кончился, я покинул теплую палатку и пошел на передовую, на свой наблюдательный пункт. Прибыл на НП, меня встретил ком.батареи и мы с ним о многом говорили, а самое главное, о предстоящем наступлении на нашем фронте. Все мы чувствовали, наступила весна, и ждали – вот-вот должны наши войска перейти от обороны к наступлению. Но когда? На НП я наблюдал в стереотрубу за противником на переднем крае и все, что видел, я записывал в разведжурнал.

Например: Ориентир № 3, в направлении отдельного стоящего дома проехала машина. Ориентир № 7, правее 0-20 обнаружен дот, там же обнаружено движение людей. Хорошо просматривалась нейтральная полоса, на которой лежали несколько трупов в белых маскхалатах. Снег прикрывал всю зиму, а вот весной все обнаружилось: или наши, или немец, об этом мы между собой говорили, но кто это – неизвестно. Так как я в детстве любил рисовать, решил зарисовать весь передний край. Рисовал по секторам, где обозначил оборону противника и обнаруженные цели. На всей просматриваемой местности на всю глубину были обозначены и зарисованы ориентиры, которые были нанесены на схеме и карте. Наблюдая в стереотрубу можно все видеть и спокойно рисовать. Рисовал цветными карандашами, 7777 – немецкими. Я честно скажу, не у каждого, кто был на фронте, была возможность видеть и наблюдать за противником, за его действиями и передвижениями. Даже можно было наблюдать за отдельным солдатом и видеть, что он делает, как дрова колет или ведра несет. И вообще, смотреть на местность, где находился противник, а земля-то наша! Я же постоянно находился на НП, моя обязанность была: все что видел и обнаружил – должен фиксировать и записывать в разведжурнал. Получилась развернутая панорама переднего края, видимая с нашего НП. Листы бумаги склеил и получился целый лист в длину 120 см, в ширину 200. Когда наше НП посещали другие офицеры из штаба дивизиона, они были удивлены, как я сумел так все нарисовать? Когда мы пошли в наступление, панораму, которая висела в блиндаже, мне пришлось оставить (если бы я знал, что останусь жив, я бы ее снял и взял с собой на память, но...).

От обороны в наступление

Утром 22 июня 1944 года после 25-минутной артиллерийской подготовки наши войска перешли в наступление. Пехота по сигналу выпущенной ракеты вышла из своих траншей и медленно пошла вперед. Командир батареи к-н Житкин, я и мой разведчик и радист с радиостанцией вышли из своих блиндажей и во весь рост пошли за пехотой. Противник вел огонь из минометов и артиллерии, но мы благополучно подошли к нашим проволочным заграждениям, а наша пехота в это время уже вела бой в районе немецких траншей. Мы знали, что проходить через проволочные заграждения,и наши и противника надо только по тропе, проделанной нашими саперами. Помню, вышли из наших траншей и пошли по тропе. Надо нам было как можно быстрее пройти наше заграждение, потому что противник вел минометный и артиллерийский огонь по нашим траншеям. Шли по тропе, и видим – справа и слева от траншеи торчат в земле колышки, на них надеты пехотные мины, а между минами протянуты нити проволоки. Стоит только задеть эту тонкую еле заметную нить, и тогда... Нашу оборонительную полосу прошли. Вышли на нейтральную полосу, преодолевая ее бегом до немецких заграждений. Проходили немецкую оборону, и там тоже стоят пехотные мины слева и справа от проделанного прохода, и там тоже между ними натянутые нити. Стоит только задеть эту нить и тебе хана. Проходы в немецкой обороне проделали ночью наши саперы. Вы представьте, ночью, вблизи немецких траншей они обезвредили мины, кроме этого они проделали проходы в проволочных заграждениях – какой риск! Пехота перешла немецкие траншеи, продвигалась в глубь немецкой обороны, там вела бой, это слышно было по стрельбе. Когда я переходил немецкую траншею, бегло смотрел вокруг и обратил внимание на те места на местности за траншеей, которые я обозначал на своей панораме.  Представляете, всю зиму и весну в обороне я наблюдал за этой местностью, а теперь вижу своими глазами и сравниваю. На второй линии обороны противник нашу пехоту остановил. Завязались короткие бои, сопротивление противника было сломлено, и наша дивизия с боями повела наступление в направлении городов Глубокое, Башинковичи, Лепель, Постови, встречая на своем пути упорное сопротивление противника. С этого времени началось освобождение Белоруссии, г. Витебск был в окружении. Мы знали, что наши части двух фронтов соединились и замкнули кольцо, и г. Витебск был окружен.

Эпизод. Мы продолжали наступать в направлении г. Башинковичи. И вот однажды где-то в середине дня мы остановились для отдыха на окраине деревни. Кухня раздавала обед. И вдруг по полю в нашем направлении идет толпа немцев. Ком.батареи приказал снять с крюка машины правое орудие 122-мм, которое стояло на дороге и открыть огонь. Произвели два выстрела по толпе. Немцы, увидев нас, отошли назад и мы их больше не видели; немцы хотели выйти из окружения. На ночь мы остановились на ржаном поле, поставили машины с орудиями, а личный состав батареи расположился на отдых – кто под машиной лег спать, а кто в кузове. Солдаты, не спавши, устали, и спали на земле во ржи. И вот ночью через соседнюю батарею, которая стояла рядом с нами, вышла группа немцев, пыталась выйти из окружения, часового они сразили автоматной очередью, к счастью, он остался жив. Проходя через расположение батареи, немцы стреляли по колесам машины, которая стояла крайней. Кто спал под машиной, были ранены. С рассветом мы узнали, что все люди живы, за исключением раненных, которые лежали под машиной, когда немцы стреляли по колесам. И только не оказалось среди личного состава нашего медицинского военфельдшера, старшего лейтенанта (фамилию его не помню). Все переживали за нее, и думали, неужели ее захватили и увели с собой немцы? Прочесали в округе всю рожь, но… ее нет. Но к вечеру она появилась, жива и здорова, и рассказала: когда немцы походили мимо, она слышала немецкий разговор (а она лежала в стороне, во ржи). Она отползла в сторону и убежала в полной темноте, а куда? С рассветом она не знала куда идти и заблудилась! А вот как она попала на командный пункт 60-го стрелкового корпуса, куда входит наша 204-я СД, ей только одной известно... С командного пункта ее отвезли в штаб нашей дивизии, а оттуда она добралась до нас.

Рейд в тыл противника

Мне было приказано взять с собой радиста с радиостанцией РБМ и отправиться вместе с пехотой, которая должна на танках совершить рейд в тыл противника. Задача – занять важный участок шоссейной дороги, т.е. перекресток, и не дать противнику по этой дороге выйти из окружения г. Витебска. Моя задача была: установить связь с командиром нашего дивизиона и если надо – вызывать огонь для поддержки, и корректировать огонь нашей батареи. Мы с радистом забрались на танк. Я никогда в армейской жизни не залезал на танк, а тут надо на нем ехать. На каждом танке разместились пехотинцы-автоматчики и мы. Танки были Т-34 их было четыре. Танкисты нам показали, за что надо держаться, сидя на броне, а это, прямо скажу, не так просто, при движении танка. Подъехали к перекрестку дорог, согласно карте, это было уже к вечеру, командир танковой роты определил место занятия обороны, а автоматчики окопались около дороги. Танки стояли за пехотой. Начинало темнеть, мы с радистом подошли к сараю, который находился недалеко от дороги. Двери сарая были открыты, я вошел и увидел там, как сейчас помню, много различной столовой посуды: тут были и немецкие, и наши тарелки с отметкой «Красная армия». Видимо, тут находился немецкий склад, там много было различной конской утвари. Наступила ночь, мы с радистом расположились около стены этого сарая. Установили связь с радиостанцией командира дивизиона, доложили о прибытии и обстановку, а также установили время очередной связи. Кругом в разных местах что-то горело, и где-то совсем близко. В отсветах пожаров можно было различить в темноте стоящие недалеко наши танки, их темные силуэты можно видеть. Сидя, прижавшись к стене сарая, мы с радистом рассуждали и вспомнили прошедший случай, когда немцы ночью выходили из окружения и прошли рядом с  расположением нашего дивизиона, где мы остановились на ночь для отдыха. И рассуждали вот сейчас немцы пойдут толпой ночью, как шли тогда, и танки наши в темноте будут беспомощными? Состояние наше было на пределе, в голову лезли разные мысли. Сидеть в темноте, и никакой защиты, и ждать – откуда и когда появится отступающий враг? Как в этой темноте можно противостоять врагу и вести бой? Ночь была короткая, начало светать, настроение приподнялось: ночь прошла спокойно. С рассветом все взоры были направлены в сторону г. Витебска, откуда ждали появления немцев. Пехота окопалась и сидела в своих ячейках, а танкисты из открытых люков башен наблюдали в бинокль и приготовились. Утром к нам подошли наша пехота и наш артиллерийский дивизион. На этом наш рейд закончился, страшная бессонная ночь позади. Видимо, немцев перехватили другие части, они сдались в плен. Это было у населенного пункта Гнездиловичи, в тылу витебской группировки противника. В этот день 25 июня наши войска освободили город Башинковичи западнее Витебска и соединились с войсками 3-го Белорусского фронта. Противник был окружен. Наша дивизия продолжала наступать на город Лепель. Преодолевая упорное сопротивление противника (а он часто переходил в контратаки, и нашей дивизии приходилось вести упорный бой), 28 июня город Лепель освободили. В начале июля вели бой за последний город Белорусии г Постовы, который был освобожден, и мы начали освобождать Литву. Вели бои в направлении города Утена.

Еще о Белорусссии. Мне очень редко приходилось встречаться с местными жителями при освобождении, так как моя фронтовая жизнь была связана с передовой и местного населения около передовой, как правило, не было. Все местные жители уходили в лес и там скрывались от боевых действий. Только когда передовая полоса фронта с этой местности отодвигалась, (т.е. с тех мест, где они жили), они возвращались. Но некоторые жители не покидали своих мест и продолжали жить в землянках. Народ Белоруссии очень добродушный, сколько он перенес страданий и бед, а подойдешь к землянке – выходит женщина и угощает, предлагает теплую белорусскую картошку и приговаривает «бульба-бульба есь-еса но дробненькая», это я хорошо запомнил. Начинает плакать и рыдать, рассказывая о том, как их угнетали, расстреливали фашисты. Сколько родственников угнали на работу в Германию. Из землянки выглядывают ребятишки, и надо было видеть, во что они одеты! При встречах мы их угощали чем было, хлебом, консервами, сахар, мыло, да было что дать кое-чего и трофейного...

Я хочу немножко сказать о партизанах Белоруссии, я с ними встречался. Партизанские отряды встречались нам на пути нашего наступления. Как правило, они выходили из леса, а в Белоруссии лесов и болот много. Как правило, они искали контакт с нашим командованием. При отступлении наших войск в 1941 году в местных лесах осталось много наших солдат и офицеров, которые были в окружении, и они были организованы в партизанские отряды. Партизанским действиям способствовали и особенности местности. Часть партизан пополнили наши стрелковые полки личным составом. Когда я отдыхал в санатории в Боржоми в 1980 году, там я встретился с отдыхающим Селезновым, который воевал в партизанах. И вот одну группу партизан зачислили в ряды нашей дивизии. Он воевал в составе стрелкового полка до конца войны. При встречах мы с ним говорили и вспоминали боевой путь. У меня был фотоаппарат, мы сфотографировались на память, и я ему выслал фото в г. Витебск. Получил от него письмо. Вот так бывает... За освобождение города Витебска нашей дивизии присвоили название 204-я Витебская СД.

Бои в Прибалтике

Дивизия вела упорный бой на Литовской земле, освободила город Утена, Рокишкис и подошли к городу Паневежис. Наша пехота заняла позиции на окраине города. Я занял НП недалеко от командира роты. На опушке леса стоял дом лесника, так он был обозначен на карте. Недалеко от дома было поставлено 76-м орудие на прямую наводку. Кстати, это орудие из батареи, в которой я был командиром огневого взвода. Мне было приказано этим орудием командовать при отражении танков противника, и поддерживать огнем пехоту при наступлении. И вот под вечер ко мне пришел солдат из орудийного расчета с ведром, а я в это время находился в доме. Солдат мне говорит: «Товарищ лейтенант, не хотите меда?» Я смотрю, а в ведре – нарезанные кусками медовые соты.  Солдат отрезал мне большой кусок сот, я его тут же в рот, но... тут же получил укус пчелы в язык! Надо бы осмотреть, прежде чем есть, а я обрадовался, и скорее в рот, а там сидела пчела и ужалила меня в кончик языка! Я тут же бросил соту и выругался в его адрес. После укуса мой язык распух и – страшная боль! Я спросил: «Где ты это взял?» – «В саду у лесника, там стояли ульи и нам захотелось меда, мы надели противогазы, укрылись под солдатскую плащпалатку, вылили в улей два ведра воды и вынули соты». Я вышел из дома и вижу – около орудия один солдат, спрашиваю, где остальные? Он, отмахиваясь от пчел, сказал: «Товарищ лейтенант, они убежали в сарай». Я вошел в сарай, до самого потолка набитый сеном, а из сена торчат ноги солдат. Я их тут же отправил к орудию, тут были и ездовые, я их спросил, как наши лошади? Мы с ними пошли к лошадям, привязанным за сараем, а их там нет. От укусов пчел лошади сорвались с привязи и убежали в лес. Вот тут... я сразу понял чем это пахнет... Нет лошадей, а значит, орудие не боеспособное.

Еще один эпизод. После боев за Паневежис нашу дивизию направили на другой участок линии фронта. Мы шли по дороге в направлении города Добеле. Город Бауска находился справа по ходу движения за лесом, было видно купола церкви. И тут появились немецкие самолеты Ю-87 и начали бомбить нашу колонну. Колонна остановилась и солдаты врассыпную побежали в разные стороны от дороги. Личный состав батареи, отбежав от дороги, лег на землю. Я отбежал от дороги и лег в неглубокую борозду. Самолеты пикировали и на низкой высоте сбрасывали бомбы. Я посмотрел вверх, помню, увидел летчиков в самолете. Отчетливо помню, когда увидел этот кошмар, опустил голову и прикрыл ее руками. Но тут услышал гул и рев моторов танков. Я ничего не понял, что это? В нашей колонне танков не было. Мимо меня, в метре от моей спасительной борозды, проехал танк, чей он? И откуда он появился? Поднял голову и вижу – а танк-то наш, Т-34, и откуда он появился? В это время совсем рядом с моей головой прошла очередь крупнокалиберных пуль, выпущенных с самолета Ю-87, и осыпала мою голову землей. Что мне пришлось пережить за это короткое время! И побывал под бомбежкой, и чуть не попал под пулеметную очередь, и свой танк чуть меня не раздавил: я лежал в борозде, а он промчался мимо меня всего в метре. Самолеты улетели, мы собрались на дороге и продолжили путь в район города Добеле. Оказывается, наши танки стояли на этом поле, они были замаскированы снопами соломы. Видимо, немцы засекли танки и начали их бомбить, и они уходили с этого поля в разные стороны.

В боях под городом Добеле в августе 1944 года

Передний край проходил от города 3-4 км. Я установил связь с командиром роты, которую поддерживает наша батарея. С тыльной стороны дома около стены мои ребята (телефонист и разведчик) выкопали щель для укрытия. Установили связь (телефонную) с батареей. За домом в сторону противника 100 метров окопалась наша пехота. Дом стоял на склоне и противнику не был виден, а верхушку крыши с печной трубой ему было видно. Мы залезли на чердак и очень осторожно, маскируясь, вели наблюдение за противником.

Был теплый и солнечный день, меня вызвали в штаб дивизии и вручили партийный билет. Город небольшой, по улице народ ходит во весь рост. Тут и женщины-солдатки в юбках, и много солдат. Помню, я шел по тротуару, передо мной шли две местные женщины – на ногах у них вместо туфель были деревянные колодки, они идут и стучат ими, мне так было странно это видеть! И местные жители, и наши военные ходят свободно, во весь рост, а не так как мы на переднем крае: где пригибаешься, а где ползком ползешь. Ну, думаю, как они свободно ходят, так воевать можно! Получил партийный билет и пошел на свое место, на передний край. Стал подходить к своему месту (ПНЛ), откуда ушел, слева по фронту проходила нейтральная полоса, которая просматривалась и простреливалась противником, прошел удачно... Пехота находилась рядом, а где пехота, там всегда у них свои порядки. Вот смотрю в окно, которое выходило во двор, там костры жгут, а траншеи совсем рядом. Свиньи по двору бегают, оказывается, я потом узнал, там солдаты жарили на костре свинину. К обеду мои солдаты (а их было двое, разведчик и телефонист) принесли большую сковороду с жареной свининой и картошкой. Представляете, какой стоял запах от этого жаркого! Только сели за стол – и тут немец открыл огонь по нашему дому из минометов. Мы встали из-за стола и пошли в укрытие, которое находилось около стены дома.

 Я выходил последний, и только успел за собой закрыть дверь, как получил сильный удар в левый висок около уха. Я ничего не понял, и когда прибежал в укрытие, мои солдаты говорят, товарищ лейтенант, вы ранены. И только когда руку приложил к виску, понял, что течет кровь, и чувствую – торчит осколок. Мой телефонист тут же побежал в стрелковую роту за санитаром, он вытащил пинцетом осколок, обработал рану, наложил бинт и сказал мне, если что надо, приходите, место мое около командира роты. Я осколок завернул в кусок бинта и положил в карман гимнастерки, хотел сохранить. Но шли все время бои и где-то я его потерял. Но я один раз о нем вспомнил, искал по карманам, но... Осколок небольшой, диаметром 5-6 мм, я еще не понял, почему он не пробил мне кость?

Обстрел кончился и мы пошли в дом в комнату, где оставили на столе сковородку, я смотрю на дверь, которую закрывал, а на ней светятся две дырки: маленькая – это тот осколок, который попал мне в голову, а чуть выше – большая, размером с мой мизинец. Вот тут и вспомнил о своей пилотке, которой на голове у меня не было. Пилотка лежала на полу, верхняя часть ее была пробита осколком. Если бы чуть ниже, я бы сейчас эти строки не писал. Сожалею, что я эту пилотку не сохранил на память. Я не знал, что буду жив, смерть меня ожидала на фронте на каждом шагу, как можно думать о сохранении пилотки для памяти, и мысли не было... Все возникло после войны: надо бы сохранить тот осколок, который вынул из виска.

Но вернемся к столу. Мы пришли из своего укрытия с надеждой пообедать, дверь была закрыта, открыли – а на столе и в сковородке лежат мелкие куски штукатурки! Посмотрели на потолок, а там следы от большого осколка, как сейчас помню! Мы так хотели аппетитно пообедать, осталось только сожалеть...

Опишу еще два эпизода, которые хорошо помню. После очередного обстрела была нарушена связь с нашей батареей, и ее надо было восстановить. Время под вечер, начало темнеть, телефонист рядовой Мартынов взял в руки телефонный провод и пошел по линии искать порыв провода. Телефонная линия была протянута на огневую позицию, а это 1,5-2 км. Рельеф местности был такой: позади нас  низина (лощина) и дальше возвышенная местность, слева по фронту болотистая местность, там проходила нейтральная полоса. Совсем стемнело, пришел телефонист и доложил, обрыв нашел рядом с линией, где разорвалась мина, и говорит: «Товарищ лейтенант, я видел немцев». Я опешил, какие немцы у нас в тылу? И вот он мне стал подробно рассказывать: когда шел обратно после устранения повреждения, то  увидел двух немцев, которые шли со стороны болота, где нейтральная полоса, и у одного за спиной был ящик, похожий на радиостанцию, шли они, пригибаясь к земле. Я его спросил, почему же ты не стрелял? Смотрю на его лицо, он немножко смутился, и с украинским акцентом сказал «хиба...», и показывает на карабин, что он мог бы сделать? Был бы автомат... Я, конечно, его понял. Он присел и наблюдал, куда они пошли, а пошли они к лесу. Об этом случае я доложил командиру батареи. Через некоторое время мне звонит комбат и говорит: «Иди в стрелковую роту, там тебе дадут отделение автоматчиков, твоя задача – так как за лесом проходит шоссе, которое разделяет лесной массив (см. схему), не допустить, чтобы немцы смогли перейти дорогу и уйти в тыл». Я сейчас размышляю, почему эту задачу должен выполнять артиллерийский лейтенант, а не пехота? Конечно, если бы командиру стрелковой роты не приказали сверху, он бы людей не выделил. Я точно не помню, сколько было автоматчиков, примерно 8-10 человек, да два моих. Никогда мне до этого не приходилось командовать пехотой, а тут еще и ночью! Приказ есть приказ... Взял людей, объяснил задачу и пошел к лесу, куда вошли немцы. На опушке леса оставил двоих своих солдат, а с остальными пошел вдоль леса на перехват к шоссейной дороге. Наступила ночь, ярко светила луна, хорошо освещала местность. Рассредоточил автоматчиков вдоль дороги по опушке леса на зрительную видимость между солдатами. Красиво было смотреть, когда над твоей головой летят трассирующие пули со стороны немцев, а разрывные пули, задев за верхушки деревьев, издают треск (хлопки). То и дело взлетают осветительные ракеты, выпущенные на переднем крае для освещения местности, это нам хорошо помогало в ориентировке на местности. Итак, я сейчас не помню сколько времени мы находились в засаде вдоль дороги, всматриваясь в темноту. Посоветовался с солдатами, решил рассредоточить их в пределах видимости друг друга и пройти через весь этот небольшой участок леса. Шли тихо, с надеждой захватить языка или их уничтожить. В руке у меня немецкий «парабеллум», а в кармане немецкая граната. Под ногами трещат сучья, ночь, мурашки по коже бегут... Много было навалено деревьев, через которые приходилось перелезать. Я сейчас вспоминаю, что тогда об этом думал: разве можно было разглядеть и увидеть в лесу человека, где много кустов и поваленных деревьев? Но что поделаешь, так случилось. Но вот просвет, мы выходим на край опушки, где были оставлены наши двое солдат. Телефонист Мартынов мне говорит: «Товарищ лейтенант, до нас доносились звуки разговора, но когда, видимо, к ним приблизились, они нас обнаружили и разговор прекратился». Когда мы вышли из леса, я и все мои солдаты вздохнули о пережитом и только одно и говорили, можно ли было что-то увидеть или обнаружить в этой темноте? Я сказал солдатам: «Давайте цепочкой в ряд войдите в лес и выпустите из автомата по очереди», – и они это мигом сделали. И на этом наша операция по захвату языка кончилась, а сам я пошел на свой НП. Солдат отправил в роту. Доложил командиру батареи все подробно, а сам в шоке от всего пережитого лег отдыхать. Противник начал вести прицельный огонь по нашим огневым артиллерийским позициям, которые находились в районе, где стояла и наша батарея. Помню, через какое-то время мне ком.батареи сказал о тех двух, которых я хотел поймать, – их засекли и поймали в доме одного хутора, это были разведчики с радиостанцией, один немец, другой латыш. Они корректировали огонь своих батарей (крупного калибра), сидя на чердаке дома-хутора.

С этого рубежа наша пехота вышла из траншеи и пошла вперед, пехота прошла поле и скрылась за небольшим кустарником, а мы пошли за ней. Помню, когда мы прошли немецкую оборону, т.е. траншеи противника, я обернулся назад и посмотрел на наш дом, в котором мы находились и вели с крыши наблюдение, и действительно он просматривался – верхняя часть крыши дома была видна, вот почему противник вел прицельный огонь. Прошли небольшой участок леса и вышли на поле, и тут я увидел следы только что прошедшего боя. На земле лежали несколько убитых наших солдат, я проходил мимо одного убитого, это был офицер, младший лейтенант, мы повернули его на спину, из кармана гимнастерки виднелся комсомольский билет, мы подумали, может, он еще жив, но... Он был мертв. Впервые на фронте мне пришлось с этим встретиться... Пошли дальше, впереди шел бой, трещали пулеметные очереди, короткие автоматные очереди – там идет бой, а нам надо туда идти? Пехота заняла позицию в районе, где протекала небольшая речка, мы остановились около сарая хутора. Я пошел на позиции стрелковой роты к командиру роты, чтобы установить контакт с ним. Дело было к вечеру, солнце садилось к горизонту. Шел, пригибаясь к земле, и вижу – около дома возвышается вход в погреб, а около него лежит снайпер, смотрю – женщина, я и спросил: «Будете стрелять?» Она мне сказала: «Вот, видите?» – и показывает рукой в сторону зеленого поля, а за ним протекает речка. Я стал наблюдать в свой бинокль, с которым никогда не расставался. Смотрю, действительно видно, как немцы окапываются на зеленом лугу, хорошо видно, как они машут лопатой, выкидывая землю. Я спросил, в какого фрица будете стрелять? Она показала мне ориентир, я нашел этот окоп, где сидел фашист. Я много слышал о снайперах, как они охотятся. Вот пишу и вспоминаю, и горжусь тем, что мне пришлось лежать рядом со снайпером, который ведет стрельбу по фашистам, а мне дал возможность наблюдать в бинокль. Снайпер, целясь, вел стрельбу с упора, а я лежал и наблюдал за фрицем, который то покажется из окопа и посмотрит в нашу сторону, то скроется, а сам продолжает копать, выбрасывая лопатой землю. Как только появится голова из окопа в каске, она становится от заката солнца ярко-красной. И вот снайпер произвела выстрел. Наблюдаю в бинокль, мне хотелось хоть раз увидеть как снайперы ведут стрельбу по живому человеку. Правда, когда я воевал в Белоруссии, по мне тоже стрелял снайпер. Продолжаю внимательно смотреть в свой бинокль, и думаю, неужели убила? Вижу, немец не показывается, а сам продолжает копать и выбрасывать из окопа землю, видно, как земля катится по брустверу. Я ей сказал: «Ты его не убила, он продолжает копать окоп». Через короткий промежуток времени из окопа появилась голова, так же освещенная лучами солнца. я попросил снайпера дать мне попробовать выстрелить по фрицу, она мне не отказала и дала винтовку. Я никогда не держал в руках трехлинейку, как ее называли, да еще с оптическим прицелом. Держать – это одно, а тут надо и стрелять. Я артиллерист и с снайперским прицелом знаком, так как у моей пушки тоже была панорама для наводки орудия на цель. Я девушке отдал свой бинокль, а сам приспосабливаюсь для стрельбы, держа винтовку на упоре, а левой рукой прижимаю приклад к плечу, и смотрю в прицел и никак не могу поймать в перекрестье показавшуюся из окопа голову. Только, кажется, поймал, а он скрылся. Когда я учился в училище, мне приходилось стрелять по мишеням из карабина, и навыки стрельбы у меня были. Во время спуска крючка надо еще и задержать дыхание. Честно признаюсь, был и фактор нервозности. Все-таки первый раз в жизни приходилось стрелять в голову человеку, а не по мишени. Ну, никак не могу успеть поймать в перекрестье поднявшуюся из окопа голову немца. Солнце садилось к закату, и голову освещало ярким солнечным светом. Вроде бы поймал в прицел, затаил дыхание и выстрелил. Тут же взял у снайпера свой бинокль, а сам думаю, неужели попал? И смотрю на тот окоп. Честно говоря, очень нервничал тогда – попал или не попал? Смотрю внимательно на окоп, немец не показывается, но  вижу, что он продолжает копать и выбрасывать из окопа землю. Я хорошо вижу, как земля скатывается с бруствера, значит, и я тоже не попал. Мое состояние в это время было удручающее: я не смог ей доказать, что тоже могу стрелять из снайперской винтовки. Через некоторое время он показался из окопа снова. Мы с ней немножко поговорили, я ее поблагодарил за представленную мне возможность убить немца, но...

Я, пригнувшись, пошел в расположение стрелковой роты, там встретил командира роты, и он мне сказал, что завтра наверное пойдем в наступление. На следующий день пехота пошла в наступление, и хочу описать еще один эпизод: мне пришлось впервые в жизни форсировать речку, а главное, ту самую речку, перед которой в окопе был немец, по которому я стрелял. Еще хочу подчеркнуть, при наступлении пехоты мы старались как можно ближе за ней перемещаться, чтобы не попасть под огневой налет. Большая часть снарядов и мин, пролетая над нами, рвутся где-то сзади. Пехота шла, не останавливаясь, если она в наступлении. А вот если пехота остановилась и заняла позицию перед противником, то тут иногда и мешает близость своих и немецких позиций: противник вел по нам прицельный огонь. Почему я делаю такой вывод? А потому, что я испытал это на себе, находясь всю войну на передовой, и видел все, но были случаи – и я попадал под свои огневые налеты.

  

Подошли к речке, смотрим – впереди нас вошли в воду минометчики и тащат на себе 82-мм минометы, у каждого на плечах по две мины. И так мы вошли в воду, но до этого мы вынули из карманов все что было, я вынул ручную гранату трофейную (лимонку) и из кобуры пистолет. Уровень воды в речке в месте перехода был по пояс. Перешли на другой берег речки, кто в обмотках – нет забот, а у нас с командиром батареи сапоги, мы легли на спину, ноги вверх. Вода вытекала из голенищ наших сапог в штаны, а когда встали, вода из штанов опять стекала в сапоги. Бежим, а в сапогах булькает вода, бежим до первой остановки. Когда пехота остановилась, мы заняли свой НП. Это было около населенного пункта, вот там мы сняли свои кирзовые сапоги и выжимали портянки и так на сырые портянки надевали сапоги.

Наступила глубокая осень, стрелковые части нашей дивизии занимали позиции в районе хутора Земели – это по карте. В доме хутора вместо пола были вырыты ходы сообщения, там был командный пункт стрелкового батальона (той дивизии, которую мы сменили), и мы там заняли наблюдательный пункт и вели наблюдение за местностью и противником, я старался засечь огневые точки противника, наблюдая в стереотрубу, я видел видимо болотистую местность, поваленный лес. Просматривался передний край противника, проволочное заграждение, на котором висели железные банки, их хорошо было видно,когда светило солнце. Наблюдая и всматриваясь в это направление, я не знал, что скоро туда, куда так внимательно смотрю, должен буду идти – в тыл к немцам.

Мне было приказано взять с собой радиста с радиостанцией и вместе с пехотой идти в тыл противника, незаметно прийти в тыл и там захватить перекресток дорог (см. схему), а утром наши войска должны были наступать. И в случае успеха я должен держать связь и вызывать артиллерийский огонь для поддержки пехоты. И вот как только стемнело к нам на хутор Земели подошла пехота, видимо, она уже была сосредоточена где-то позади нас. Пехота шла цепочкой тихо, молча. Несли на своих плечах все батальонное оружие, пулеметы, минометы 82-мм. Телефонисты несли катушки с телефонным кабелем. Мы тоже тронулись в путь вслед за командиром батальона, вернее сказать, за его свитой, т.е. группой управления. Небо было звездное и тихо, в том направлении, куда мы шли, изредка взлетали немецкие осветительные ракеты, освещая местность.

Вошли в низину, тут лес, и по всему видно, что начинается болото. Но вот мы остановились, я осмотрелся: под ногами кочки и пахнет сыростью. Мы стоим, рядом остановились минометчики. В воздух стали взлетать одна за другой осветительные ракеты. Затрещали пулеметы, трассирующие пули летят над головой, все присели на корточки. Но тут стали рваться мины, и началось... Все легли на землю, движение вперед остановлено, что случилось впереди? Мы тогда ничего не знали. Появились убитые и раненые, а мы все лежим и вперед не идем. Помню, лежали между кочками на сырой, насыщенной водой земле. Сколько времени мы были в таком состоянии на сырой земле, в кромешной темноте и под огнем противника? Сейчас, в мирное время, можно сказать, что совершили подвиг. А тогда, в те далекие времена нашей молодости, это был обычный фронтовой эпизод.

Интенсивно ведут огонь немецкие пулеметы, в воздух непрерывно взлетают ракеты. Время шло, а мы присели на кочки и ждем... Задачу мы должны выполнить к рассвету и перейти на передний край противника незамеченными. Мы знали, что для нас  саперы проделали в проволочных заграждениях противника проходы, но что-то случилось и противник нас обнаружил. В темноте не видишь, а слышишь – кого-то ранило, очень опасно в лесу под деревьями, когда мины рвутся, коснувшись веток деревьев, и никакой окоп тебя от осколков не спасет. Но вот пехота закопошилась, встала и пошла. В обратный путь мимо нас, где мы сидели с радистом на кочке, прошли лейтенант пехоты, которого я не знал, но я у него спросил, что случилось? Он мне сказал, получен приказ отходить и что батальон имеет потери. Мы тут же встали и пошли за лейтенантом. Прибыли на наш НП, доложил командиру батареи, а он об этом уже все знал. Мы вышли из этого кошмара живыми.

На этом же участке через несколько дней после короткой артиллерийской подготовки мы пошли в наступление, слева и справа от нас было спокойно. Значит, была разведка боем. Так бывало часто, когда наши войска проводили разведку. Танки не участвовали. Все шло, кажется, нормально, пехота пошла вперед. Командир батареи, я, разведчик и телефонист с катушкой вышли из укрытия и тоже побежали вслед за пехотой. Бежали пригнувшись, короткими перебежками. Но вот немец открыл по нам артиллерийский огонь.

Огневой налет застал нас на ровном месте, но на наше счастье на пути оказалась неглубокая воронка от снаряда, и мы в нее легли. Помню, лежал вниз головой. Воронка была явно мала для нас двоих. Хотели встать и бежать, чтобы не отстать от пехоты, командир батареи мне говорит, улыбаясь: «Николай, я ранен». Я смотрю на него, как ранен? Мы же лежали вместе? «Кажется, ранен в задницу». Я тоже улыбнулся и говорю, давай, перевяжу. – «Нет, ты, давай, иди за пехотой, а я останусь, и меня перевяжут на НП». Командира батареи я оставил в воронке, а сам с разведчиком и телефонистом побежал за пехотой. Прошли совсем еще немного и опять залегли, на этот раз в яму. Пехота залегла и дальше не пошла. Немец встретил ее огнем на ровном месте. Пехота отходила назад в свои траншеи, и мы тоже такими же перебежками отходили назад. Вот вторая осечка на одном только участке в районе хутора Земели. Причина нашего неуспеха в атаке – это слабая артиллерийская подготовка, т.е. огневые точки противника не были подавлены. И немцы открыли по нам ответный организованный минометный огонь. Видимо, наше командование посчитало, что на этом участке у немцев была слабая оборона. Но забыли, что противник использовал лес для сооружения дзотов, которые можно уничтожить только прямым попаданием, а минометные батареи противника стояли прямо на болоте. Дзоты были сооружены из бревен, похожи на шалаши, это я видел когда изучал передний край противника.

Наступила зима 1944 года. После участия в боях под хутором Земели нашу батарею для поддержки передали другому стрелковому батальону, это левее по фронту, в районе маслозавода. Траншеи нашей пехоты проходили перед самым заводским зданием (по карте), а немецкие проходили по возвышенности перед кладбищем. Маслозавод, судя по каменным постройкам, был, видимо, районного значения. Здание из красного кирпича было разрушено. Рядом с заводом было подвальное помещение, потолок и стены из бетона, пригодны для надежного укрытия, но в потолке зияли дыры от попадания снарядов. В подвале находился командир стрелковой роты, и мы рядом обосновались. Около стены с задней стороны были выкопаны блиндажи. В этих укрытиях находилась и пехота, и различные командные пункты артиллеристов, поддерживающих пехоту своим артогнем. Ну, а нам и сам Бог велел тут быть. Последнее время на фронте было принято применять для стрельбы по наземным целям зенитные орудия. Так было и в этот раз. Ночью привезли зенитное орудие 76-мм. Всю ночь солдаты копали окоп и огневую позицию. Мы все тогда были удивлены, как эту махину можно будет установить здесь, около траншей, и как можно орудие замаскировать? Но, оказывается, можно, и они это сделали, к рассвету орудие было вкопано и замаскировано. Мы знали, что противник готовится прорвать нашу оборону и выйти в тыл наших войск. Вот к этому мы все готовились и потому здесь сосредоточились так много артиллерийских НП. С этой целью и было поставлено зенитное орудие. В одну из дыр на потолке нашего подвала мы установили стереотрубу и провели пристрелку нашей батареи по огневым точкам противника. Подготовили огни по отдельным участкам местности для массированного огня по площади. Вели наблюдение и днем, и ночью, засекали цели, по которым батарея вела огонь. Противник периодически вел обстрел наших боевых порядков, по нашим траншеям и маслозаводу. Две мины попали по нашему укрытию, но бетонный потолок не пробили, мы ощутили только сильный удар в этот момент, в помещении поднялась пыль. Временами со стороны противника до нас доходил рокот танковых двигателей и шум машин, это особенно слышно было ночью.

И вот в какой-то день утром немцы по нашим позициям открыли ураганный огонь из всех видов орудий. Мы все прошли фронтовую жизнь по-разному, кто сколько, и мы понимали, что это значит – такой шквал огня: противник пойдет в наступление или разведка боем. Наше укрытие содрогалось от разрывов. Кто находился в подвале, прижались к стене. Как только мина разорвется на крыше, в подвале поднимается пыль, а в дыры потолка сыплется мусор и пахнет порохом. Если любая мина или снаряд попали бы в дыру в потолке, нам всем был бы капут. Это первая настоящая артиллерийская подготовка противника, под которую я попал, вот так сидеть и ждать, когда кончится обработка наших позиций? Это хорошо, если надежное укрытие, или блиндаж в три наката. Какова задача артиллерийского огня? Уничтожить все живое в траншеях противника, а кто живой – сделать небоеспособным. Вот под таким страхом все 45 минут мы сидели в этом сыром и грязном бункере. Телефонная связь с батареей прекратилась. Перебит телефонный кабель. В голове звенит от адского гула разрывов. Все ждали – вот-вот должен обстрел прекратиться. Но вот, кажется, большая часть снарядов с шуршанием перелетает через головы и взрывается в тылу. Фашисты перенесли огонь вглубь наших позиций. Мы снова установили стереотрубу, которую сняли перед артналетом, чтобы наблюдать за передним краем. Командир батареи находился на НП командира дивизиона и управлял огнем батареи по радио. В небе появились сигнальные ракеты, а со стороны кладбища появились немцы, которые, пригнувшись, шли в нашу сторону. Затрещали пулеметы, автоматы, в районе кладбища рвутся наши снаряды. Все батареи поддерживающих открыли огонь по наступающему противнику, наша батарея вела огонь по заранее пристрелянным целям. Видим, левее кладбища появился первый танк, второй... Один танк задымился – это вело огонь рядом стоящее зенитное орудие. Застучали наши станковые пулеметы. Немцы не успели подойти к нашим заграждениям и залегли. Немцы вели по нашим позициям непрерывный яростный огонь из пулеметов. Атака их заглохла. Противник отошел на прежние позиции. Вечером к передовому краю, как всегда в это время, подъезжают кухни – кормить пехоту. Смотрю – мои солдаты несут полные котелки каши. Я не спрашиваю у них ничего, для меня и так все стало ясно: в роте мало осталось солдат. На переднем крае так часто бывает.

Подготовка к наступлению

Так уж получилось, что мне пришлось на одном и том же участке участвовать в боях в районе хутора Земели, отражать наступление немцев и участвовать в боях при наступлении нашей пехоты. И именно в этом направлении, откуда наступал противник. Была глубокая прибалтийская осень, наступил ноябрь. После непродолжительной артподготовки, в которой участвовали все поддерживающие артчасти, включая и «катюши», пехота пошла в наступление. Это были стрелковые подразделения нашей дивизии. Огонь перенесли вглубь обороны противника, а пехота в перестрелке вышла на немецкие траншеи, это та траншея, которая проходила перед кладбищем и скрылась за ним. Мы снялись с места и тронулись вслед за пехотой, хорошо помню, когда мы проходили мимо сгоревшего немецкого танка «Пантера», который был подбит, он стоял на дороге. И так с короткими остановками, преодолевая сопротивление противника, наша пехота продвинулась до самой реки Барта. Почему-то этот отрезок моей боевой жизни запомнился хорошо. Потому, что на этом участке мне пришлось и наступать, и отступать, и снова наступать. Мы как-то вклинились в оборону противника, я бы сказал, без упорного сопротивления. Пехота заняла оборону перед рекой, и справа и слева вдоль лесного массива (см.схему). Итак, мы углубились в оборону на 6-7 км и в ширину на 5-6 км. Дивизия, занявшая этот участок, перешла к обороне.

Наступили холода, пришла зима 1944 года. На НП выкопали котлован под блиндаж с двумя накатами, хорошо его оборудовали, я имею в виду, что мы впервые обили стены трофейными одеялами, прямо из блиндажа был вход в ячейку, где стояла стереотруба. Опыт прошедшей зимы нас научил, как укрываться и жить в тепле. Раньше нары в землянке были земляные, а теперь мы их сделали из жердей. Поставили трофейную печку. Установили тщательное наблюдение за противником. Рядом с нашим НП батареи был НП командира дивизии,  примерно в 10 метрах друг от друга. Зима, я бы сказал, не особо холодная, но снега было много. На передовой было относительно спокойно. Немцы периодически вели огонь по нашим боевым порядкам и по отдельным целям в нашем тылу. У нас был строгий лимит снарядов и мы могли расходовать снаряды только на пристрелку по рубежам. У нас снаряды с раздельным заряжением 122-мм, если я не ошибся, где-то весом 21 кг. Сначала снаряд досылается в казенник, а затем отдельно гильзу с порохом. У нас было организовано дневное наблюдение за расположением противника, и все, что заметили и слышали (если доходил звук), записывали в журнал. Как помню, были такие записи.

1. Прошла группа солдат от дома с красной крышей в направлении  Ориентир № 3.

2. Прошли две грузовые машины на окраине г. Барты.

3. Солдаты пилят дрова около сарая левее 0-30 от Ор № 1.

4. Виден дым за траншеей левее 0-50.

5. Обнаружен дзот ориентир № 2 левее 1-30.

И так каждый день мы наблюдали и записывали в журнал, правда не все. Местность, которая находилась за передним краем в тылу у противника в направлении г. Барта, отлично просматривалась с нашего НП. Плюс к этому на фоне белоснежного покрова снега отчетливо было видно всякое появление темного предмета, как огневая точка, блиндаж. Я любил сидеть часами у стереотрубы и наблюдать за противником. Были такие случаи, когда видишь – передвигается группа солдат, а вот командир батареи без разрешения вышестоящих командиров самостоятельно открыть огонь не может. Нет на это разрешения вышестоящего начальника, а когда разрешат вести огонь по цели, то немцев даже не видно и открывать огонь не по кому. В начале декабря командир батареи мне приказал выдвинуться вперед в траншею, в расположение стрелковой роты, и занять там передовой НП. Как было обидно и жалко покидать теплую и устроенную землянку, которую мы так хорошо оборудовали и утеплили. Мы шли в траншею, где не будет такого простого комфорта, да и землянки не будет тоже. Взял с собой радиста с радиостанцией и разведчика, ибо связи, как обычно телефонной, не будет. Очень жалко, что я фамилии их не помню, а записи, которые были, в 1945-м украли вместе с полевой сумкой. Кроме одной саперной (большой) лопаты, мы взяли два одеяла и все. Солдаты взяли свои вещевые мешки, а я положил в карман одну немецкую ручную гранату (лимонку), помню, она была синего цвета с белым колпачком, очень удобно держать ее в кармане. И, конечно, всегда при себе немецкий «парабеллум». Я всегда, если куда-нибудь иду – или в роту, или вообще перемещаюсь – я всегда беру в карман «лимонку» на всякий случай. У солдата пехоты, который находился на передовой, всегда в маленьком мешочке лежат запасные патроны. Это я видел. Фронтовая жизнь заставляет предчувствовать и точно, что-то нехорошее ждет тебя. Я нарисовал по памяти схему расположения наших частей дивизии на этом участке, где мы занимали боевые порядки как НП и ПНП. Я точно сейчас не помню, знали мы, что немцы скоро должны пойти в наступление? Видимо, знали. И поэтому нас послали в роту. Вот сейчас я вспоминаю, почему на трудных участках всегда посылали непосредственно в роту командира взвода управления батареи, которая поддерживает ее артогнем. Особенно это нужно во время наступления, когда пехота встречает  сопротивление, мы обязаны подавить огневые точки противника и обеспечить пехоте продвижение. Мы заняли в траншее окоп, который указал командир роты. Это была ниша в стене траншеи размером 1х1,5 м. Сверху ниша была покрыта тонкими жердями и хворостом и засыпана тонким слоем земли, а сверху лежал слой снега. Это укрытие служило от дождя и снега, тот кто делал, рассчитывал на это. У нас не было времени осмотреться и ознакомится – очень быстро стемнело, наступила ночь. В нашей конуре не было ни свечи, ни светильника. У радиста была маленькая лампочка для освещения своих записей, которую можно было на короткое время включить, и то только в виде исключения. В этом маленьком укрытии нас было трое, мы могли только сидеть, прислонившись к мерзлой стене. Вход завесили одеялом. Если на воздухе было минус 12–15°, то у нас, наверное, было минус 3–5°, и то по тем условиям терпимо. Правда, мы по очереди всю ночь ходили греться в землянку к пехоте. Так мы просидели, согревая свое жилище своим телом, сидя дремали до утра.

Еще и еще раз приходится вспоминать о всех тягостях фронтовой жизни нашей славной пехоты. Это мы провели так одну ночь. А пехота находится в таких условиях ежедневно. Утром нам принесли в термосе с огневой позиции еду, мы поели, и они, не задерживаясь, ушли на ОП. И вот утром началась – как называется на фронтовом языке, артиллерийская обработка переднего края. Немцы открыли по нам ураганный огонь. Снаряды и мины рвались по всей нашей траншее, от каждого близкого разрыва нас встряхивало. Прошло несколько минут, а огонь не утихал, и мы поняли, чем это пахнет. В голове стоял сплошной шум. Я сказал радисту: «Давай, свяжись с командиром батареи», радист так и не связался, наша радиостанция тут же отказала. Нервы были напряжены до предела... Откровенно скажу – я на себе и на своих нервах испытал этот страх ожидающей тебя смерти. Кто пережил это, и выжил, он этого кошмара не забудет. Если вы помните кинофильм «Они сражались за родину», там был эпизод, когда оставшийся в живых солдат выходит во весь рост из траншеи и  становится ненормальным. Вот до чего доводит человека эта обработка  огнем наших позиций.

Через 45 минут мы настолько были измотаны переживаниями и различными мыслями, которые лезли в голову, что даже потеряли дар речи. Смотрели друг на друга, сидели и молчали. Я смотрел, помню, на лица солдат, они были бледными и мое тоже, наверное, таким было. Я полностью не могу вам передать все, что тогда мы пережили.

Потом огонь ослаб, и как по команде снаряды перелетали через наши головы – немцы перенесли огонь вглубь нашей обороны, чтобы расчистить себе путь для атаки на нас. Помню, выполз я в траншею, чтобы узнать обстановку, и увидел ужасную картину: полуразрушенные траншеи, в проходе лежит убитый солдат, присыпанный землей. Накануне вечером мы разговаривали с двумя солдатами, они сидели точно в такой нише, как мы. Мина попала прямо в траншею, и их убило. Вдалеке в траншее стоял один солдат и больше никого – ни слева, ни справа. Встал в полный рост, и в это время услышал крик немцев, которые пошли в атаку. Впереди протекала скованная льдом речка Барта, все берега и русло реки покрыты слоем снега. Я на мгновение приподнял голову и увидел идущих в нашу сторону немцев в маскхалатах, стреляющих из автоматов по нашим траншеям, пули откалывали от траншеи мелкие частицы земли. Что делать? Как правильно приступить в такой ситуации? И какое принять решение? Положение сложное, немцы могут быть в наших траншеях беспрепятственно, некому организованно отражать атаку, наша пехота подавлена. Идти по траншее и встретить кого-то, чтобы узнать обстановку? Я, пробыв на фронте два года, многое повидал и перенес, а этот фронтовой эпизод в моей жизни самый тяжелый и страшный. Все, что я пережил, – не побоюсь высказать – как вновь родился.

Что делать? Был бы кто рядом постарше меня, можно было бы спросить, как бы он поступил? Отходить назад я не имею права. Да и потом, куда отходить? Позади траншей открытая местность, а по оврагу, что слева в лесу, противник ведет непрерывный минометный огонь. Поднять голову и посмотреть, где немец, невозможно, но я все-таки поднял голову на секунду и посмотрел: немцы шли. У нас было два автомата, у меня пистолет и граната – все, что мы можем сделать и чем защитить себя. Начался второй этап нашего переживания мук. Сидели в нише и ждали смерти. Пишу об этом прямо и честно, а вот теперь как бы не попасть в плен, это хуже смерти. Мы присели в траншее и ждем. Но вот почувствовали облегчение и предчувствие надежды на спасение, когда через наши головы шурша (такие звуки издают снаряды) летят наши снаряды. Я опять встал и с приподнятым настроением смотрел, где рвутся наши снаряды, а рвутся они там, где идут немцы, я вижу сплошной огонь нашей артиллерии и минометов. Немцы подходили к берегу реки, это совсем близко от нас. Неожиданно справа от нас равномерно без остановки заработал наш пулемет «Максим». У нас как-то стало на душе легче, сидим на корточках в ожидании, что будет дальше? Я отвернул колпачок у гранаты, чего я никогда не делал, и держал ее в руке, а в правой – пистолет. Я встал,  посмотрел и увидел, что немцы залегли. Противник перенес огонь вглубь нашей обороны, мы слышим, как снаряды летят через наши головы и рвутся сзади нас, а наши летят и рвутся на стороне, где немцы. Мы очутились в нейтральном поле (но это я сейчас подобрал определение, а тогда было не до этого). После того как немецкая атака заглохла, противник вновь перенес огонь на наши траншеи. Мы снова укрылись от артогня в своем убежище. В такой остановке мы не могли предпринять никаких ответных мер, кроме как вести борьбу за выживание, рассчитывая только на удачу. Наше счастье было в том, что в этот квадратный участок земли, где мы сидели, не было попадания снаряда или мины. Позже мы увидели, как кругом нашего окопа вся земля была изрыта воронками.

Все реже и реже стали рваться снаряды, точно не помню время дня. Светлое время шло к концу, а это значит, противник в наступление не пойдет. Впервые увидел на фронте, как вывозят с поля раненых на собаках – к упряжке собак было привязано что-то вроде лодочки, куда укладывали раненых. Радист наконец-то связался по рации с командиром батареи. Я ему доложил, что мы все живы, и он сказал – как стемнеет, выходите на НП. Совсем стемнело, в небо то и дело взлетают осветительные ракеты, мы стояли в траншее и готовились уходить, как со стороны леса по траншее показались темные точки, похожие на каски. Мгновенно в голове промелькнула мысль – неужели немцы? Помню эту мысль высказали все вместе и как по команде схватились за автоматы, я – за пистолет. Люди в касках уже показались в соседнем конце траншеи. Разведчик окрикнул «Стой, кто идет?» И в этот момент из-за поворота траншеи показался наш солдат и ответил «Свои».

Весь день мы находились в таком напряжении, а тут голос – «свои»... Они нас тут же спросили, кто живые есть? Подошла группа солдат, я им ответил, что мы артиллеристы, а дальше по траншее есть солдаты из роты. Я спросил, кто они? Сказали, из второго эшелона. Короче говоря, план захвата утерянного немцами участка, который мы у них отвоевали два месяца тому назад, провалился. Забегая вперед, скажу, за этот участок бои будут продолжаться. Наша задача – благополучно прибыть на НП. Зная о том, что противник периодически ведет обстрел всех вероятных подходов к переднему краю. Так было и в этот раз – мы благополучно миновали почти всю низину, которая проходила от самой траншеи, и вот когда выходили из низины, мы попали под огневой налет. Мы мгновенно легли на снег. Но в лесу часть снарядов и мин, не долетая до земли, взрывается, задевая за ветки деревьев, и укрыться от осколков невозможно! Во время налета ранило моего разведчика в бок, хорошо что ранение было касательное. Мы его в темноте как могли перевязали и медленно, ведя его под руки, выходили из зоны обстрела. Обидно было вынести и пережить такое испытание там, в траншее, а тут, пожалуйста – ранен. Ну, что поделаешь, там могло быть и хуже. Дошли до НП.

В землянке было тепло, и только в теплой землянке я вспомнил, что целый день ничего не ел. На следующий день я узнал, что батальон, который занимал оборону, понес большие потери, тогда говорили – в батальоне осталось боеспособных 12-18 солдат, много было раненых. Когда мы прибыли на НП, наши ребята нам сказали, как они за нас переживали, когда наблюдали, где мы сидели в траншее, а главное, связи не было... Радист на НП старался связаться с нами, но... Нашу дивизию с этого рубежа отвели на второю полосу обороны, это на те позиции которые она занимала до нашего осеннего наступления. Вместо нашей дивизии боевые порядки заняла другая стрелковая дивизия, номер не помню, а надо бы... Пехота нашей дивизии на второй рубеж обороны отошла, а нас, артиллеристов, оставили на прежних позициях для усиления и поддержки. Как правило, на фронте артиллеристов не снимали с огневых позиций, так было. Наши части перешли в глухую оборону, по всему было видно, что в ближайшее время в наступление наши части не пойдут. На переднем крае установилось спокойствие. Как всегда жизнь в такое время на НП шла обычным чередом. Мы вели тщательное наблюдение за противником, выявляли огневые точки и готовили по ним арт. данные.

Наблюдая в стереотрубу, я невольно смотрел на то место, где проходит траншея, в которой мне пришлось столько пережить, быть под огнем противника. Хорошо было видно, как наши солдаты в ней копошились, видимо, укрепляли разрушенные стенки траншеи. Перед траншеями были восстановлены проволочные заграждения. Я помню, часами сидел за стереотрубой, наблюдая за противником, получая от этого удовольствие и выполняя свой долг. По этому зимнему времени, на нашем участке фронта (обороны) было сравнительно спокойно, да (плюс) комфортно чувствуешь себя в теплом блиндаже. Я хорошо ориентировался, изучая местность в оптический прибор. Противник методично вел по нам огонь (по отдельным участкам местности). В хорошо оборудованном НП и теплом блиндаже под тремя накатами можно было бы зимовать. Но зимовать долго не пришлось.

Сколько дней прошло с того дня, когда мы покинули траншею и пришли на НП, я не помню, где-то 5-6 дней. И вот, отступление. Как всегда, утром нам принесли завтрак двое солдат с огневой позиции нашей батареи с двумя термосами, это примерно около 9.00. В это время на передовой было спокойно и тихо. Они вошли к нам в блиндаж, сняли с плеч термосы, положили на стол фляжку со шнапсом. И тут противник открыл ураганный огонь по нашим тылам и по нашим позициям слева и справа от нас. Мы находились в центре этой подковы, а по нашим траншеям, которые проходили перед рекой Барта противник огонь не вел. В этот момент все думали, что же дальше ждать? Мы сидели в теплом блиндаже и ждали – вот-вот огонь  прекратится и мы будем завтракать, но... Земля дрожала и гудела от артканонады, а что творилось слева, справа и позади нас – мы не знали. Командир дивизиона сам позвонил на ОП нашей 8-й батареи. Старший офицер батареи лейтенант Петров доложил обстановку, а она была такая: в районе расположения огневых позиций дивизиона противник ведет артиллерийский огонь и справа и слева, там где располагается наша батарея, снаряды рвутся вблизи. Командир дивизиона сказал Петрову, чтобы он держал связь со штабом дивизиона, который находился позади ОП в лесу.

И вот противник открыл огонь в нашем направлении, снаряды летят через наш НП и взрываются где то сзади, в лесу. Связь телефонная прекратилась, как ни старался телефонист услышать позывной ОП, все напрасно. Разведчик, который наблюдал в стереотрубу, доложил таким громким голосом – наша пехота вышла из траншеи, отходит! Что делать? Командир дивизиона говорит, приказа нет на отход. Пока старались связаться по радиостанции, кто-то вышел из блиндажа и крикнул – наша пехота около нас. Я хорошо помню, когда я вышел из блиндажа, как раз в этот момент мимо нас в тыл шла наша пехота, таща на себе ПТР. Мы вышли все из блиндажа и смотрим на передний край, откуда ушла наша пехота, а немцы уже перешли наши траншеи и идут цепочкой в нашу сторону. Вот тут-то мы и спохватились. Командир дивизиона весь даже побледнел, у него лицо было рябоватое и все родинки на лице слились. Он приказал быстро отходить. Какое нервное состояние в этот момент было у нас? Это первое в моей фронтовой жизни отступление, и такое поспешное...

Разведчик взял стереотрубу (это основной прибор наблюдения), телефонный аппарат, я взял планшет с натянутой картой и полевую свою сумку. А все, что было в блиндаже, мы оставили. Завтрак в термосах так и остался у входа в блиндаж. Впопыхах мы даже фляжку со шнапсом оставили на столе немцам. Вот так мы быстро собрались и все бросили, группой, а нас было довольно много, 10 человек. Это командир дивизиона, начальник разведдивизиона, разведчик, радист, телефонист, командир батареи и я, и те два солдата, которые принесли нам завтрак, тоже были с нами. До этого дня несколько дней тому назад я пережил настоящий ад, находясь под огнем артиллерии. А теперь попал под другой удар – отступление.

Какое оно, это отступление? Ведь не всем же пришлось в своей фронтовой жизни отступить, а если кому приходилось, то всем по-разному. Кто спокойно по плану отходил, а кто просто бежал. Кто отходил и отступал в обозах, кто на машине, а кто просто – где бегом, где ползком. Я до этого дня ни того, ни другого на себе не испытал и не знал, как действует отступление на психику человека. Я второй год на фронте в составе 204-й СД, и наша дивизия ни разу не отступала. Впервые я видел, когда воевал на Курской дуге, чего стоило нашим войскам вынужденное отступление под напором войск противника. Иногда от старших товарищей, от солдат слышал, как им приходилось отступать в первые дни войны. Было так: выходили из одного окружения и тут-то попадали в другое. Выходили из окружения с боями и без боев, а где – в одиночку.

Помню, вышел из блиндажа и повернулся, посмотрел вниз на вход в блиндаж, который завешен был серым трофейным одеялом, и сразу вспомнил, что в блиндаже остаются несколько таких одеял – жалко. Прямо скажу, с таким утеплением и уютом на фронте в зимнее время я столкнулся впервые. Вот сейчас мы оказались в положении, зная только одно – надо быстро отходить, чтобы не оказаться в окружении. Мы знали, куда, в каком направлении надо отходить? Вот тебе и обстановка: сзади тебе в спину стреляют немцы, а впереди – лес, к которому приближается наша пехота, и мы за ней. Идти по снегу было тяжела, зима была снежная. Пока шли спокойно, но быстро. Я вспоминаю, пока шли, я смотрел то налево, то направо и назад, не показались ли немцы? Перед входом в лес мы смешались с группой солдат нашей пехоты и в это время немец открыл по нам огонь. Все смешались – и автоматчики, пулеметчики тащили на лыжах станковый пулемет, чуть правее двое солдат несли на плечах ПТР. Снаряды рвались, хотя не плотно, но кругом. Тут все побежали в лес в надежде, что там будет укрытие. В лесу мы были скрыты от пуль, немец нас не видел, но нам пришлось в лесу тяжело – там было много снега, а под снегом – сучки и поваленные деревья, которые мешали бежать... Немцы беспрерывно по лесному массиву вели артогонь. То и дело приходилось падать в снег. Кто-то из наших связался с офицером подразделения нашей пехоты, с которым вместе рядом бежал. Наша пехота отходит на второй рубеж обороны, вернее, на прежний рубеж. Теперь одна цель – добраться до этого рубежа.

В одном месте вышли из леса на замерзшее болото. Далеко направо и налево просматривалось оно, по нему шли и бежали наши солдаты и мы. Справа, где кончается болото, т.е. открытая местность,  из леса вышли немцы – там шел бой, немцы и по нам вели огонь из своих автоматов. Пули свистели мимо наших ушей. На мне была шинель из английского сукна (замша), я потом нашел на шинели дырку от осколка и следы от пуль. Бежал я, шинель была нараспашку. Пробежав открытое место, мы снова вошли в лес. Я знал, что за этим лесом должны показаться траншеи нашей первой линии обороны. Когда бежал, были такие моменты, кажется, больше нет сил, вот-вот упаду. Мы все, 10 человек, без потерь добежали до наших прежних  траншей. В траншее находилась стрелковая рота нашей дивизии. Помню, только переступил траншею и тут же упал на землю. Лежа на спине у бруствера окопа, долго не мог отдышаться и прийти в себя. В голове крутится весь короткий и трудный маршрут, который закончился. Позже я вспомнил один случай, когда мы бежали через болото, рядом около меня бежал солдат, у него размоталась обмотка на ноге, смотрю бежит уже без обмотки.

Я не знаю, как расценило вышестоящее командование наше отступление. Почему стрелковая дивизия, занимавшая оборону на этом участке, так поспешно отступила? Дивизия была другая, номер ее, кажется, на цифру 3...(триста), а какая – не помню. Ну ладно, видимо, на войне и так бывает, когда обстановка вынуждает отходить. Слева по фронту за нашими траншеями в районе 100 метров мы заняли НП. Нам было приказано немедленно подготовить батарею к ведению огня. Вот можете представить, в каком тяжелом положении мы оказались. Только что вышли из полуокружения и без передышки, не теряя времени, мы приступили ночью к оборудованию НП. На наше счастье, нашелся свободный блиндаж, и мы его заняли и разместились. Правда, эта ночь была без печки, и было чертовски холодно. Обогревались, как могли, мои солдаты жгли костер на полу блиндажа. Правда, на следующий день нам принесут с огневой позиции печку. Установили личный контакт с командиром стрелковой роты. Телефонисты быстро восстановили связь с батареей. Командир батареи нам сказал, что не все из наших подразделений смогли выйти из котла, и что они будут выходить ночью. В той стороне, где мы были, но левее, по фронту слышна стрельба, в воздух взлетали ракеты. Наша артиллерия вела огонь по участку, чтобы сделать проход. Но мы знали, они выходили где-то левее нас. Я помню, был разговор, что те орудия, которые стояли на прямой наводке, вывезли не все. Лошади были отправлены в тыл, и я понял, не все орудия успели вывезти.

На войне всякое бывало – и удачи, и неудачи. Я описываю то, что я видел и сам пережил, а что было? Конечно, тяжело вспоминать, да еще и отступление. Но что поделаешь, так было на самом деле. В этом эпизоде я сам участвовал, все видел испытал на себе всю тяжесть вынужденного отхода. Я видел, как все это действует на психику солдат, их лица, их состояние, и другое... С этим эпизодом кончено.

Встреча Нового 1945 года

Наступал Новый год, на нашем участке фронта наступило затишье. Как это понимать? Передний край проходил по прежним траншеям, которые были до осеннего наступления. С нашего НП был виден маслозавод, около которого находился наш прежний НП. Было видно и кладбище, где теперь снова немцы. Мы неплохо оборудовали НП, хорошо утеплили землянку. Печка была трофейная, которую топили сухими дровами, чтобы меньше было дыма. Нам постоянно стали давать керосин. С огневой позиции нам принесли гильзу-коптилку, при свете которой мы сидели в землянке и готовились к встрече Нового года. Помню, перед самым Новым годом сержант Юсупов (командир отделения разведки) получил письмо из г. Омска от девушки, которую звали Аня, она была подругой командира взвода управления лейтенанта Мескичекова, он погиб в боях на Смоленщине. Меня поставили на эту должность вместо него. Она поздравила нас с Новым годом, ну и там еще что-то. На НП нас было четверо: я, сержант Юсупов, радист и разведчик. Мы все сидели и сочиняли ответ Ане. Писал письмо Юсупов, у него был красивый чертежный почерк. Его иногда просили солдаты написать адрес на треугольнике письма, и он это делал красиво. Сочинял им ответ на полученное письмо от знакомой или писал письмо, если кто-то решил познакомиться. Напишет письмо так, что у нее голова закружится. Юсупов был виртуоз писать письма. Второй раз Новый год мне приходилось встречать на фронте, в обороне. Я уже описывал, как встречал Новый год 1944-й под городом Витебском.

Что это за затишье на фронте, о котором я упомянул? Я скажу так... Немцы нас особо не беспокоили, кроме как вели огонь из тяжелых орудий по нашим тылам, да огневыми налетами по передней полосе обороны. Мы тоже периодически вели огонь по огневым точкам противника и то со строгим режимом лимита на снаряды. Шли последние часы уходящего года, что я помню об этом? Стояла тихая морозная ночь, в это время все топили печки, наверно, и немцы тоже. Самая большая награда зимой на фронте для солдата – это тепло. Какая тут встреча Нового года? Да еще на передовой – чисто символически! Но учитывая, что мы находились позади траншеи и отдельно в своем блиндаже, мы могли как-то отметить и встретить. Как обычно, нам принесли ужин, а с ним – на каждого по 100 грамм, да старшина нам прислал луковицу. У меня была банка консервов от офицерского пайка. Когда мы ужинали, конечно, водку, т.е. свои боевые 100 грамм, мы выпили заранее, поздравляя друг друга с наступающим Новым годом. Часто выходили из блиндажа и всматривались в темноту, которую кое-где освещали, взлетая, ракеты, но было спокойно. Наступило 24.00, мы все вышли из блиндажа, помню, небо было звездное, взлетали разного цвета ракеты, кое-где в воздух полетели нити трассирующих пуль, слышны автоматные и винтовочные выстрелы. Это был салют на фронтовой полосе в честь Нового 1945-го года. Я тоже отсалютовал, вынул из кобуры свой парабеллум и выпустил в сторону немцев всю обойму. Так начался последний год войны, правда, мы тогда не знали, что он последний, но думали и каждый хотел дожить до конца войны. Водку пили из солдатских алюминиевых кружек. Знаете, с каким привкусом она пьется из этих кружек? Вы попробуйте как-нибудь. У Юсупова была тетрадь с песнями и мы их пели. Особенно тогда запомнились мне слова «а до смерти четыре шага». Какие правильные слова написал в песне поэт, и действительно это было так, и они были для тех кто непосредственно соприкасался с передним краем (передовой). Что получается? Вышел из блиндажа, тебя подстерегает пуля снайпера или осколки разорвавшейся мины. Наш командир батареи к-н Житник вышел из блиндажа на НП – и тут разорвалась мина и он погиб. Вот тебе четыре шага...

Натопили в блиндаже печку, так,что стало душно и жарко и мы часто в эту ночь выходили из блиндажа на свежий воздух. Я хорошо помню эту морозную новогоднюю ночь. Наступил 1945-й год. В конце января нам стало известно, что мы должны пойти в наступление и вновь опять с выходом к реке Барта. Освобождать все, что оставили в декабре... Наступать будет не наша дивизия. Мы стали к этому готовиться. На огневые позиции нам подвезли снаряды, саперы готовили проходы в минных заграждениях. На следующий день до рассвета нам принесли завтрак, по 100 грамм и сухой паек. Я лично водку не пил. Мы быстро позавтракали и покинули свой НП, пошли в траншею, было еще темно. Почему я не пил? По мнению многих, – сначала согревает, а через некоторое время начинает тебя знобить. Стоишь в мерзлой траншее на открытом воздухе, тебя она не согреет. Водку выдавали для поднятия духа и настроения.

Я об этом писал. Когда я отдыхал в доме отдыха при госпитале под городом Витебском, так те солдаты, которые были ранены в полость кишечника, – это нам врачи говорили – были тяжело ранены. Перед боем надо меньше есть. Водка, конечно, поднимает настроение, когда ты ее выпьешь, но одновременно она тебя лишает возможности принять правильно решение в считанные секунды. Ты должен или мгновенно лечь, или искать укрытие – это на каждом шагу, решается вопрос жизни. Я был тогда молод и к шнапсу не привык, и часто свою долю отдавал. В этом вопросе хорошо и правильно рассуждал мой разведчик, рядовой Абросимов, он воевал с первых дней войны. Мы, молодые, в том числе и я, прислушивались к их разговорам. Обычная обстановка перед наступлением – затишье, командир батареи мне приказал держать связь с командиром роты. Мы оставили свою теплую землянку, в которой встречали Новый год, и пошли в траншею. Рота готовилась к наступлению, до рассвета все ждали – вот-вот начнется артподготовка! Всегда исход наступления зависел от артогня, т.е. обработки траншей и огневых средств противника. Вот мы находились в траншее рядом с солдатами роты и ждали. Помню, наступил рассвет, я посмотрел в сторону немцев, увидел только один снег, и никаких признаков присутствия там немцев, кроме торчащих кольев с колючей проволокой, даже не определишь, где у них проходят траншеи. Во время этого ожидания всякие мысли в голову лезут. Неожиданно нарушила тишину артиллерийская канонада, наша артиллерия начала обрабатывать передний край противника. По сигналу красной ракеты пехота вышла из траншеи и пошла к немецким траншеям без остановки, и мы следом за ней, а вот в глубине, примерно через 1,5-2 км, противник оказал организованное сопротивление. Завязались бои, пехота залегла. Мы попали под минометный и артиллерийский огонь. Кругом только снег, все ямки и укрытия скрыты под снегом, одно укрытие спасает тебя – это глубокий снег. Через некоторое время пехота продвинулась вперед и снова залегла.

Мы опять попали под обстрел, но нам повезло, мы укрылись в блиндаже, блиндаж был вырыт нашими солдатами еще осенью, когда мы были тут, до отступления. Блиндаж немцы не использовали и он был залит грунтовой водой. От льда до потолка высота была примерно 600-700 мм. Влезть в блиндаж можно было только на коленях. Снег, который был на льду, мы выгребли руками, и получилось настоящее укрытие с входом-норой. Вспоминаю это, лежишь на льду и руками достаешь до наката – как в пассажирском вагоне на самой верхней полке. Голову поднимаешь и видишь дыру входа, откуда падает свет. Темнело, видно было, нам придется в этом блиндаже коротать ночь. Конечно, по сравнению с позицией на открытом воздухе, это хорошее укрытие. Если бы не этот блиндаж, то нам бы пришлось сидеть под ёлкой – это точно! Вы можете представить в каком положении оказались солдаты стрелковой роты? Наступила ночь, радист установил связь с командиром батареи. Кто-то из моих солдат принес сухих веток и разжег костер на льду, чтобы немножко нагреть воздух, но от костра пришлось быстро избавиться – из-за дыма невозможно было дышать, хоть вылезай из блиндажа. Солдаты наломали с елки лапника и сделали настил, получился матрас из елки, всю ночь находились в этом блиндаже. Этот эпизод фронтовой жизни запомнился тем, что я лежал в блиндаже не на нарах, как обычно, а на льду, под слоем которого была вода. Немножко нас потряхивало, когда поблизости рвались снаряды. Помню, лежим и ведем разговор о толщине льда, старались определить, но так и не определили. Но кто-то сказал, не помню кто, если снаряд попадет в блиндаж, лед треснет от ударной волны, и мы будем плавать. На следующий день после короткой огневой (артиллерийской) поддержки пехота стала продвигаться вперед, и мы покинули свое укрытие и пошли с короткими остановками за пехотой. При движении нам пришлось укрываться от огня противника в ровиках, также залитых водой, а их было по пути накопано много, и они нас здорово спасали.

Итак, к концу дня наша пехота заняла позиции, которые она оставила два месяца тому назад при отходе. Наша дивизия 204-я СД  находилась на второй полосе обороны. А нас артиллеристов нашей дивизии оставили в первой полосе, поддерживать другую дивизию 3-9 или 8... (номер забыл). Командир батареи передал по радиостанции, чтобы мы прибыли туда, откуда ушли, т.е. в нашу землянку. Я тут же связался с командиром стрелковой роты и сообщил ему о своем уходе на второю полосу обороны. Вы представляете, когда мы пришли в свой блиндаж, который покинули на двое суток, то увидели все, что нами было оставлено! Все на месте, даже вход в блиндаже закрыт одеялом! По правде сказать, на возвращение в этот блиндаж мы не рассчитывали и не думали, но судьба повернула в нашу пользу. Вот и так было!

В феврале месяце нашу дивизию вывели в тыл для короткого отдыха и пополнения личным составом. В конце февраля нас перебросили на другой участок фронта – это севернее того места, где мы были. Совершив марш мы прибыли в район г. Приекуле. Там наши части вели бои в районе города. Где-то в начале марта дивизия заняла боевые позиции, а мы заняли огневые позиции, где подготовили орудия к стрельбе и наблюдательный пункт. Перед нами находилась окраина города – как раз около железнодорожного узла г. Приекуле. Помню, мы вели наблюдение за передним краем, и иногда видели паровоз. Но только по дыму от него, а паровоз не был виден.

Наша авиация бомбила немецкие тылы. Бои были упорные – продвигались вперед медленно. Шли за пехотой, которая почему то всегда оказывалась совсем рядом с нашим НП. Видимо, обстановка боя в черте города не такая, как в обычных полевых условиях, где видны траншеи или окопы – и наши, и противника. На окраину города пехота вошла к вечеру. Мы заняли НП в доме на втором этаже. Весь вечер и ночь шла непрерывная пулеметная и автоматная стрельба. Это было первое мое участие в бою в черте города, так как скоро город будет наш, мы выйдем за его пределы. Рядом, на соседней улице, на перекрестке около дома было поставлено 76-мм орудие из моего взвода, которым я командовал в 7-й батарее. Орудие в боях за город подавило несколько огневых точек, включая одно орудие и самоходную установку.

С рассветом пехота медленно с боями продвигалась от дома к дому. Но вот на ту улицу, где стояло наше орудие, на перекресток выехал немецкий танк «Тигр» или «Пантера», точно не помню, и стал вести огонь вдоль улицы, перпендикулярной той, где стояло наше орудие. Я хорошо помню этот танк, и мы видели со своего НП, как он стрелял по нашей пехоте, и видели, как по этому танку вели огонь наши орудия с другой улицы, но мы не знали, с какой именно батареи. Видно было, как бронебойный снаряд отлетает от танка и красной точкой летит (трассер) летит вверх. Было сделано еще несколько выстрелов по танку, и тот стал разворачиваться убирая свой бок. Когда орудийный расчет устанавливал орудие, я проходил мимо, и видел – орудие стояло прямо на дороге (улице), и не было около него обычных ровиков для укрытия, кроме двух ящиков со снарядами. Я с разведчиком пошел ближе к пехоте. Танк скрылся. Мы узнали позже из рассказов наших товарищей о том, что произошло. За наводчика у орудия встал сам старший офицер батареи, старший лейтенант Романов успел выпустить три бронебойных снаряда, и вот когда ему кричали из окна дома: «Товарищ лейтенант, немецкий танк развернулся!», Федя это сам и увидел и успел только сказать: «Я его сейчас подкалиберным...» Заряжающий дослал снаряд в казенник, а Федя смотрел в панораму и наводил орудие, и в этот момент «Тигр» выстрелил первым. Вражеский снаряд (осколочный) попал в верхнюю часть щита орудия, сразив насмерть старшего лейтенанта Романова, и тяжело ранив заряжающего. Так героически погиб мой боевой товарищ Федя Романов, с которым вместе мне пришлось получить боевое крещение на Курской дуге, вместе пройти с боями от Смоленщины до Витебска. Федя был мужественным и смелым офицером – это был настоящий сибиряк. Родом он был из Томска или из Тобольска. Я не помню, у меня после войны украли полевую сумку, очень сожалею об этом. Я был свидетелем его женитьбы на батарейной нашей телефонистке, звали ее Надя. Была она родом с Украины говорила с акцентом украинским. Незадолго до его гибели она была отправлена домой рожать. Мне не пришлось с ним проститься, я был на другой окраине города, там наступала пехота. Похоронили Федю на кладбище г. Приекуле. Жалко было товарища и друга. Из офицеров в батарее, с которыми мне пришлось вместе воевать на Курской дуге, остался я один.

Мы все чувствовали близость разгрома фашизма, конец войны. Но только чувствовали, шли бои и мы теряли людей. Наступила весна 1945 года. Хорошо, когда над твоей головой в небе не висят "Юнкерсы" и "Мессеры", как это было в 1943 году на Курской дуге. Шли бои за городом, уже не было ни построек, ни домов... Мы оставались на небольшой возвышенности, откуда хорошо просматривалась местность. Пехота продвигалась медленно, ее поддерживали наши танки, по ходу нашего передвижения везде лежали убитые солдаты – и наши, и противника. Пехота залегла, танки остановились в низине.

Мое отдельное воспоминание

В это время на нашем участке фронта была большая насыщенность наших войск. Как нам тогда говорили, к нам прибыли войска с других фронтов. Одна дивизия сменяла другую. Во время наступления скапливалось так много поддерживающих пехоту командных пунктов, что бывало даже негде выбрать на местности НП. Войск было много, а продвижение медленное. Помню, не успели хорошо осмотреться, т.е. определить обстановку, как наши танки медленно пошли вперед, а за ними наша пехота, а за пехотой вслед и мы. Немец вел огонь из своих шестиствольных минометов, мы их прозвали «скрипухи». Продвигались перебежками от одной ямы или воронки до другой. Воронок от мин и снарядов попадалось много, но они неглубокие, в воронке от «скрипухи» можно укрыть голову и тело, а ноги нет. Мы лежали в воронке, наблюдая за продвижением пехоты и танков. Наши танки выехали на траншеи немцев, которые проходили по возвышенности, и в это время немец открыл по танкам огонь прямой наводкой. Снаряды отлетали рикошетом от брони танка и от земли, издавая звук «фыр-фыр», пролетая через наши головы куда-то назад. Чуть правее от нас загорелся первый наш танк. Прямо на наших глазах сначала появился черный дым, а потом языки пламени. Танк был окутан клубами черного дыма и нам не было видно, как спасались наши танкисты. Перед нами, где наступал наш стрелковый батальон, были подбиты еще два танка, они стояли перед нами и было хорошо видно, как вылезали, спасаясь, из горящего танка наши танкисты – я видел черный дым из танка и момент открытия люка башни, и как клубы черного дыма вместе с ними вырываются наружу. Мы даже считали, сколько танкистов из горящего танка смогли спастись. Танки, объятые черным дымом, горели, и в них взрывались снаряды и  патроны. Остальные танки спустились назад, в низину, в укрытие. Обидно было нам смотреть на наши горящие танки и танкистов. Но мы, глядя на все это, тоже лежали под огнем противника и ждали, что будет дальше?

Спросите любого фронтовика, видел ли он своими глазами то, что мы видели? Конечно, были фронтовики, которые и это тоже видели. Но... таких мало.

Я позже сам на себе почувствовал, что значит, сидеть в танке, когда по тебе стреляют бронебойными снарядами.

Светлое время закончилось, наступили сумерки. Атака нашей пехоты захлебнулась... Пехота заняла немецкие траншеи и дальше не пошла. Траншеи проходили по возвышенности, на которой и стояли наши подбитые танки. Мы потеряли в этот день несколько танков и самоходных орудий. День кончался, а танки все еще дымились – жуткое  зрелище. Почему получилось, что немцы смогли так легко подбивать наши танки? Я был слишком молод делать выводы и рассуждать об этом тогда... По картине боя видно, что у немцев там, за траншеей в низине, были вкопаны противотанковые орудия и танки, которые и вели прицельный огонь. Их мы не могли видеть, так как они были в низине. Они уцелели и не были подавлены нашей, я бы сказал, слабой, короткой артподготовкой. Вспомнились бои на Курской дуге, где горели немецкие и наши танки, но вот здесь, под конец войны...Только наши – и очевидцы были мы все...

Война близилась к концу, а бои почему-то были тяжелыми. Ужасная картина этого боя хорошо запечатлелась в моей памяти. Я помню, день был пасмурным, воздух насыщен гарью от горящих танков, разрывов снарядов, на душе было мрачно. Снаряды рвались везде, и особенно много там, где стояли наши танки и где проходили траншеи нашей пехоты. Командир батареи мне приказал выдвинуться вперед и показал рукой – вон на ту возвышенность, где я должен занять НП с задачей связаться с командиром роты и определить огневые  средства противника перед нашими траншеями. Как раз в это время на этой возвышенности рвались снаряды. Недалеко от нас находился командир стрелкового батальона, я узнал у него расположение нужной мне роты.

Последний бой весной 1945 года

Забегая вперед, я хочу подчеркнуть, что в моей памяти сохранились несколько эпизодов о боях на этом небольшом участке. Итак, получил приказ, надо идти... Только пригрели место, лежа в воронке, которая была местом укрытия, – надо покидать. Даже и из такого укрытия не особо приятно вылезать и идти туда, где земля поднимается от разрывов. Я, разведчик и телефонист с катушкой кабеля побежали в том направлении, где находилась рота. Бежали мы быстро, не пригибаясь, зная о том, что немец нас не видит. Мы должны как можно быстрее преодолеть участок местности, по которому противник периодически открывает огонь. По пути нашего передвижения вся земля была изрыта снарядами, только пробежали этот опасный участок, а сзади нас уже рвутся снаряды. Как хотите, но это наше везение! Будь вы там, вы бы согласились со мной, что нам повезло. По пути мы встречали убитых наших солдат. Добежали до низины, в которой стояли наши танки, совсем рядом впереди были видны траншеи нашей пехоты, снова заскрипели «скрипухи», снаряды начали рваться в низине, где мы в это время находились. В это время секунды решают все – смотришь, куда укрыться, кругом ровная земля, изрытая воронками. В этих небольших и неглубоких воронках голову не укроешь. Легли на землю, ничего нам не оставалось делать, как лечь. Кто был на фронте, и кому приходилось находиться под огнем «скрипухи», тот знает какой резко взрывается этот снаряд. Недалеко стоял наш танк, я сказал ребятам – ползем к танку, все-таки там гусеницы и катки – это какое-то укрытие под танком. Подползли к танку, люк водителя был немножко приоткрыт, танкист увидел нас и крикнул – давай к нам! Он открыл люк, первым полез мой разведчик, а я за ним. Помню, влезаю в танк, а в это время совсем рядом разорвался снаряд и я чувствую, как по моей заднице стучат комья земли. Ну, думаю, хорошо, что не осколки, а то зад мой был бы в дырах. Но тут я быстро нырнул в темноту и стукнулся головой обо что-то твердое, а в танке кругом металлические конструкции, вот почему танкисты всегда в шлемах. В танке нас собралось четверо, а вот почему не было третьего члена экипажа, я сказать не могу. Телефонист с катушкой остался под танком, внутрь не полез.

Мне впервые на фронте пришлось укрываться в танке. Все в танке непривычно, не так, когда ты укрываешься в матушке-земле. Если бы не зимняя шапка, наверно, вся голова была бы в синяках. Когда укрываешься в земле, то осколки минуют тебя, летят над тобой, а тут ощущение другое – сидишь над землей и слышишь, как о броню ударяют осколки. И надо было спокойно сидеть под защитой брони и слушать это! Танкист закрыл люк, и в танке наступила темнота, ничего не видно, только поблескивают узкие просветы в смотровых щелях. Мы беспокоились за телефониста, звали его Митя, который лежал под танком. Танкист приоткрыл люк, и мы ему крикнули, жив ли ты? Все обошлось пока благополучно. Наше пребывание в танке было коротким. Огневой обстрел кончился и мы побежали к траншеям, но по пути опять залегли, окинув взглядом, где же можно было выбрать укрытие? Найти место для НП, откуда можно было бы увидеть противника. Представьте – ровное открытое место, нет ни бугра, и ни кустика. Смотрю, перед нами около траншеи стоит подбитый наш танк, т.е. самоходное орудие СУ-85. Подползли к нему с тыльной стороны. Противник нас не должен видеть, потому что позади его левого борта был уклон в нашу сторону. Ребятам я сказал – давайте за СУ копать укрытие-убежище. Я еще ничего не сказал о нашем спасательном орудии – лопате. У каждого пехотинца есть саперная лопата, а у нас вместо нее обычная штыковая лопата с укороченным черенком. С этой лопатой мы не расстаемся никогда, и вот сейчас она была у разведчика, который ее носил как второй автомат. Ребята лежа выкопали пока неглубокую щель вдоль борта около гусеницы, чтобы сесть на корточки и укрыться от осколков. Светлого времени оставалось мало и наступали сумерки, но мы уже в укрытии и дышать нам стало легче. Теперь будем ждать рассвета, чтобы определить место, откуда будем вести наблюдение за противником.

Самоходка стояла позади наших траншей, где находилась пехота в 10 метрах, правым боком к нам. Совсем стемнело, и стало немного спокойнее, противник меньше обстреливал нас. Первое, что мы делали – углубляли щель, не забывая, что это самая передовая на фронте, которая непосредственно соприкасается с противником, и тут законы особые и суровые. Солдаты без всяких понуканий быстро углубили щель, которая оказалась под левой гусеницей самоходки. Телефонист поставил аппарат, а сам потянул телефонный кабель (нитку – такой был термин) на НП командира батареи, чтобы установить с ним связь. Остались вдвоем, сидеть в свежевырытой траншее было прохладно. В воздух взлетают осветительные ракеты, и наши, и немецкие, освещая местность перед своими траншеями. Я принимаю решение – осмотреть СУ-85 и попытаться проникнуть внутрь танка. На переднем крае законы войны даже ночью – особые, и чувствуешь себя неспокойно. А тут надо вылезать из траншеи и в полный рост осматривать СУ. Помню, подошли к люку, где водитель, а тут в воздух с шипением взлетела  ракета, и мы тут же очутились на земле, мы успели лечь до полного возгорания. Лежали и смотрели на СУ, пока горела ракета.

Все мои воспоминания, фронтовые эпизоды были связаны с передовой, вот и сейчас я подробно описываю все случившееся со мной под конец войны. Читать и писать сейчас легко, а реально быть в этих условиях невероятно тяжело. Я начал писать о себе, о фронте в 1970 году – 35 лет тому назад.

Нас интересовало, открыт ли люк водителя, а он был закрыт. Теперь надо решать другую задачу – как нам проникнуть внутрь через верхний люк, а их было кажется 2 или 3. Но как это сделать? Как только ракета прекращает гореть (светить) наступает кромешная тьма, кроме летящих красных точек трассирующих пуль, которые пронизывают своими цепочками тьму. Только мы поднялись с земли, а разведчик стал забираться на броню, как в это время мимо нас, чуть не задевая, со свистом пролетела трассирующая очередь. Немец вел огонь из пулемета М.Га. Видимо, он заметил нас, или эта шальная пулеметная очередь? Но прямо скажу, наше состояние было на пределе. Кругом темнота, а тебе надо подняться в полный рост и забраться на установку. Только нейтральная полоса разделяет нас с противником да темная ночь, когда мимо тебя пролетает пулеметная очередь – в этот момент становится жутко и страшно. В такую ситуацию на фронте я попал впервые. Правда, были случаи раньше, когда я попадал под пулеметный огонь, но это было днем, а тут очередь с красными огоньками в полной темноте. Хорошо было наблюдать за полетами трасс-очереди, растянувшейся нитью где то в стороне от тебя, как правило, всегда сопровождаешь их полет взглядом. Осмотреть самоходку нам мешали осветительные ракеты. Все-таки мы выбрали момент и разведчик первый влез внутрь. Сначала мы боялись, что там могут быть трупы, но там этого не было, я тоже забрался в установку. Я не помню, чем мы освещали внутри, но что-то зажигали спичками... На дне под ногами было много всякого мусора и железа. Пахло гарью и горелой резиной. Я знал раньше, в танке на случай аварии в днище есть аварийный люк. Первым делом нас интересовал аварийный люк – есть ли он в СУ-85?  Если мы его не найдем, то нам завтра неоткуда будет вести наблюдение за противником. Корпус самоходки еще полностью не остыл и отдает тепло. Разгребли мусор, нашли люк, он был деформирован, но мы его смогли открыть. У крышки люка петли были сорваны во время пожара и взрывов боеприпасов и крышка просто отдельно закрывала люк. Мы его оставили открытым, а сами вылезли из самоходки, закрыв за собой все верхние люки. Теперь нам остается к люку прорыть лаз от нашего укрытия, которое находилось под гусеницей. Первая ночь под танком, то есть СУ... Связь с командиром батареи (телефонная) была установлена. Мы не смогли и не успели за светлое время что-то подыскать и положить под сидения, разведчик что-то натаскал, вроде прелого сена, и мы, сидя в своем укрытии, задремали. Иногда встряхивало от близко разрывающегося снаряда, но в надежном укрытии нас это особо не страшило. На передовой мы не знали, что такое вставать рано или поздно. Глаза открывались, как только начинает светать – если они были сомкнуты. До рассвета около траншеи всегда как-то по особому оживленно, тут слышишь глухой стук котелков и приглушенную разговорную речь. До начала рассвета старшина роты должен накормить людей, и он же привозит нужные боеприпасы. Покормит и быстро обратно уезжает в тыл. Если бы это все видели наши кинорежиссеры, то они бы, наверно, лучше и правильнее бы показали в своих картинах, как мы прошли через все это.

Солдаты натаскали прелой соломы и постелили ее на дно окопа, и у нас по обстановке в окопе стал люкс – появилась и перина и подушка, теперь можно и прилечь. Это я так вспоминаю по ходу, на войне приходилось проявлять и смекалку. В фронтовой жизни и в бою приходилось оказываться в таких смешных, порой безвыходных положениях, что солдату надо уметь не только стрелять, но и выживать, что мы и делали.

Было темно, посыльный с нашей батареи, который принес нам еду, нашел нас по телефонному кабелю. Увидел наше убежище под СУ и сказал – вот это устроились!.. Мы не успели осмотреться, кроме как разглядеть над головой ржавые гусеницы самоходки. Утром я связался с командиром роты, который мне сказал – будем продолжать наступать. Командир батареи по телефону приказал от пехоты не отставать. После короткой артподготовки пехота вышла из траншей и пошла вниз под уклон. Мы тоже вылезли из своего укрытия и пошли во весь рост за ней. Шли медленно, я все смотрел под ноги – нет ли мин. Светило солнце, вокруг простор, сколько воздуха и света – можно бы этому порадоваться, но... это не прогулка, а вот-вот будет встреча с врагом, враг может оказаться перед тобой. И всегда, когда идешь в наступление, эти мысли тебя не покидают. Фашисты открыли по нам огонь из минометов и из орудия прямой наводкой. Пехота залегла, с резким взрывом рвались снаряды, от прямой наводки знаете, какое моральное воздействие на пехоту, когда по тебе почти в упор стреляет орудие! Снаряды рвутся почти одновременно с выстрелом орудия. Это не пуля, которая летит мимо, а снаряд. Я сам пушкарь, и тоже не один снаряд выпустил из своего орудия прямой наводкой по немцам, а теперь сам попал под огонь противника. Несколько снарядов разорвались в воздухе, отлетая от земли рикошетом. Пехота легла, и мы легли в небольшой воронке, когда мы шли, то впереди я увидел вход в землянку, т.е. какое-то укрытие. У меня уже выработалась привычка – когда идешь или бежишь, всегда смотришь, нет ли впереди какого-нибудь укрытия, вообще мгновенно окидываешь взглядом все кругом. Что это за укрытие? Оно находилось впереди нас примерно в 20-30 метрах, там, где залегла наша пехота. Мой телефонист остался под танком. А мы с разведчиком пошли за пехотой. Разведчику я сказал, когда мы лежали в воронке, надо бежать вон в то укрытие, что впереди нас, и показал рукой. Я первый встал и пригнувшись побежал, когда бежал, то видел – два пехотинца отползают назад. Только добежал, и еще не успел прыгнуть в проход землянки, как над головой пролетел снаряд и тут же где-то позади меня разорвался. Я даже не успел прижаться к земле, но мгновенно обернулся и посмотрел в ту сторону, где остался мой разведчик – снаряд разорвался в стороне от него. Вбежав в проход землянки, я обернулся к разведчику и крикнул ему, махнул рукой, мол, отходи назад. В небольшой землянке, оставленной немцами (или это был их блиндаж?) были 3-4 человека, из них был один лейтенант. Увидев меня, артиллериста, он представился и сказал, что он комсорг стрелкового батальона, а я ему ответил, что моя батарея поддерживает вашу стрелковую роту. Я еще не знал, что мы все оказались впереди своей пехоты, и что пехота отходит на прежний рубеж. Лейтенант мне сказал – видишь пехота несет большие потери и отходит, а мы теперь оказались впереди нее. Лейтенант мне говорит, у немцев в низине вкопаны танки и орудия, и их надо подавить (уничтожить) огнем артиллерии и помочь пехоте. Я ему тогда сказал, я понял все, но никак не пойму, как же так, я только что видел, когда бежал, – пехота впереди, а вы говорите – отошла? Так мы все оказались впереди пехоты, и, как мы тогда говорили, на нейтральной полосе. Лейтенант-пехотинец был старше меня на 3-4 года, на нем была серая солдатская шинель и отличить его от солдат можно было только по погонам. Я ему сказал, рад помочь, но ты видишь, что я один, у меня нет связи с командиром батареи. Мои люди остались позади и теперь вместе с пехотой отходят.

Вспоминая этот эпизод, а их был не один, вот и так воевали, что надо бы было связаться по рации и сообщить на командный пункт и доложить обстановку, а связи нет. Меня часто как командира взвода управления посылали в роту, а радиостанции со мной, как всегда, нет. Она всегда остается при командире батареи. Одна надежда на телефонную связь, конечно ею пользоваться можно и удобно, когда находишься в обороне. Но при движении, когда пехота с короткими остановками продвигается вперед, – попробуй успеть навести проводную связь! Бывало и так, пехота задержалась, завязался бой – мы тут же начинаем прокладывать связь, не успели навести связь, а пехота пошла вперед. Телефонисты снова начинают сматывать телефонный кабель, так часто бывает. Иногда, когда требовалось, радиостанцию передавали в мое распоряжение, а командир батареи в это время находится с командиром дивизиона, у которого была радиостанция и командир батареи имел связь с батареей и руководил стрельбой.

Попал и я в такое положение, что меня нельзя отличить от пехотинца. Вот и вспоминаешь сейчас, что значит быть в пехоте, которая всегда встречается с врагом первой. В пехоте, как правило, в бою все равны. Бой может быть успешным или неудачным, а это бывает в течение дня. И попробуй в этой массе людей, допустим, в роте, выбери отличившихся после боя! После боя одна награда для солдата – остался жив. Это мое мнение, и что я видел на передовой – честно об этом пишу.

Вместе – пехотинцы и я, артиллерист, – попали в тяжелое положение, сидя на нейтральной полосе в немецком блиндаже. Ведем между собой разговор – надо что-то предпринять. У нас был один выход – ждать сумерек или пробираться назад по открытой местности. Но как? Противник всю местность до самых траншей просматривал. Еще и еще раз обсуждали, как нам быть и что предпринять? Я не знаю, знал ли командир батальона, что комсорг (или парторг), его командир, остался в ловушке? О том, что я здесь, мои люди знают, и они это видели, страшит одно – нет связи и рядом немцы, и никакого прикрытия. Что же касается нашего разговора с лейтенантом пехоты, я не могу все припомнить. Надо пробираться назад к своим, но как? Я решил осмотреть в бинокль местность, где располагался противник, вышел из землянки в проход, а проход обращен почти в сторону  немцев. Сначала я посмотрел назад, т.е. туда, куда надо нам пробираться. Лейтенант-пехотинец опять напустился на нас, артиллеристов, и мне стал выговаривать, что мы не смогли подавить огневые средства немцев, из-за чего батальон понес большие потери. «Что ты высказываешь мне недовольство? Я такой же, как и ты: мне сказали мои командиры идти вместе с пехотой, и вот, видишь, куда мы  с тобой пришли? – оказались на нейтральной полосе». Я ему, помню, тоже почти в таком же тоне ответил – мол, ты мне не высказывай, а говори тому, кто подал команду пехоте идти в атаку.

Вспоминая этот эпизод, скажу – да, действительно наше командование подошло неосмотрительно – без тщательной разведки огневых средств противника. И, как правило, всегда предварительно готовились к наступлению. Должна быть артиллерийская обработка переднего края и уничтожение огневых средств противника, а этого не последовало, и, как видите, результат – все огневые средства противника целы. Артподготовка по времени была короткой. Я не помню, почему была такая спешка? Ведь накануне мы понесли большие потери в танках, об этом нам напоминает подбитый СУ, под которым мы нашли укрытие.

Итак, я вышел в проход блиндажа, чтобы осмотреть места нахождения немецких штурмовых орудий и определить места, где же окопалась немецкая пехота, и вообще осмотреть впереди лежащую местность. В редком кустарнике видно было через голые ветки кустарника немецкое противотанковое орудие, как сейчас помню, на орудийном щите были видны следы белой краски – остатки зимней маскировки. Левее и дальше на опушке леса стоял немецкий танк, наполовину вкопанный. Услышал выстрел и тут же почувствовал резкий удар. Но когда пришел в себя, понял, что я живой, и лежу в проходе блиндажа, там где только что стоял, наблюдая в бинокль. Весь засыпан землей, в голове шум и звон, в ушах какой-то гул. Я понял, что я жив, но ничего не могу соображать. Около меня, смотрю, пригнувшись, стоят два солдата и лейтенант. И вот вопреки тому, что случилось, я, не соображая, вышел из прохода и во весь рост побежал назад, к своим траншеям. Слышу вслед мне кричат мои товарищи: «Товарищ лейтенант, куда вы?» Может и не надо было так рисковать, а остаться на нейтральной полосе до темноты. Помню, побежал пригнувшись, что было сил, не обращая внимания на убитых наших солдат, мимо которых  бежал. Голова соображала одно – надо как можно быстрее добежать до своих траншей. Когда добежал и прыгнул в траншею, солдаты, увидев меня, опешили, с удивлением спросили: «А ты откуда, лейтенант?» Запыхавшись, я им ответил невнятно, и никак не мог прийти в себя. Показал рукой в ту сторону, откуда прибежал, и сказал – там в блиндаже остался один лейтенант, комсорг вашего батальона, и двое солдат.

Я без всякой маскировки и осторожности решил осмотреть в бинокль впереди лежащую местность. А фашисты, видимо, и засекли нас, когда мы вбежали в их блиндаж. Они выстрелили из орудия прямой наводкой. Снаряд разорвался перед самым проходом, перед насыпью, так называемым бруствером, где я стоял, и благодаря этому бугру земли осколки от разрыва пролетели выше моей головы. Если бы не этот спасительный бугор земли, я бы об этом сейчас не писал. Как и что случилось с теми, кто остался в немецком блиндаже на нейтральной полосе, я не знаю, в то время мне было не до этого. А то, что меня касается в этом эпизоде, то я вспомнил, мне повезло, а могло быть и хуже.

Кто был на фронте и на переднем крае, тот только и может себе представить, что значит в светлое время маячить перед траншеями на глазах у противника. Можно ждать и пулю снайпера, и пулеметную очередь в спину. И на этот раз меня бог, наверное, помиловал. В траншее у пехоты я не задержался, и по ходу сообщения, который шел в тыл незаметно от противника, добрался до СУ. Итак, я опять очутился под металлической крышей. Там меня встретили мои двое солдат и тут же стали спрашивать, как же вы, товарищ лейтенант, смогли днем выбраться? Но мне было не до их расспросов, только, помню, одно – в голове шум, в ушах звон. Они видели мое состояние, я был бледен, сидел согнувшись, держа голову руками, и расспросы они прекратили. Долго после этой контузии я не мог придти в себя, ну, а звон в голове так и по сей день сохранился, и меня не покидает. Поврежден слуховой нерв, это определили уже в госпитале.

Кончился март 1945 года, наступал апрель, но ночью было холодно. Благоустроили мы свой НП, свое укрытие. Мы отрыли дополнительный ход, чтобы можно было удобно влезать в корпус СУ. Солдаты принесли соломы, теперь у нас настоящая мягкая перина. На ночь ложились на дно окопа, укрывались трофейный одеялом и солдатской плащ-накидкой. Помню, лечь можно было только двоим, а третий должен сидеть и дежурить с телефонной трубкой на голове. Всю ночь телефонист и разведчик по очереди дежурили, сменяя друг друга.

Забегая вперед, хочу сказать, это было последнее в моей фронтовой жизни место укрытия на переднем крае. Я, конечно, не предполагал, но получилось так...

Чувствовалось по всему – близится конец войны. Вспоминаю все, что было, и как я пережил эти первые весенние дни 1945 года. У нас возникла проблема, каким образом мы будем вести наблюдение из СУ? Помню, залезли в танк, в котором стояла темнота, свет внутрь попадал только в узкие полоски смотровых щелей. Непривычно было сидеть в темноте, за броней светит солнце, а у нас темно. В узкие смотровые щели наблюдать было неудобно, а самое главное, нельзя было пользоваться биноклем. В башне были перископы для кругового обзора, но они были испорчены, когда танк горел. И вот в боковой броне мы обнаружили что-то похоже на окна, которые были закрыты. Мы их открыли без труда (если память мне мне не изменила), но это было так. Мы протолкнули наружу металлические пробки на цепочке. Цепочку потянем во внутрь – и окно закрывается. Мы его назвали «глазок». Внутри на полу был мусор от сгоревшей арматуры, солдаты что могли, убрали. В танке пахло гарью, для притока весеннего воздуха мы приоткрыли люк водителя. В эти окна мы тщательно просматривали впереди лежащую местность. Обзор был хороший. Мы обнаружили много целей противника. Первое, что бросилось в глаза, это вкопанное 75-мм штурмовое орудие, о котором я уже писал, это то орудие, которое я видел из блиндажа и которое, наверно, по нам стреляло. Орудие стояло в кустарнике, перед орудием хорошо видна оголенная от выстрела земля. Примерно в 800-1000 метрах от меня чуть левее по фронту стоял латышский хутор, один небольшой домик с несколькими сараями (строениями), и вот из-за дома виден был дульный тормоз орудийного ствола немецкого танка. Это был танк «Пантера» это я определил по дульному тормозу ствола. Обо всех обнаруженных целях и обо всем, что мы увидели на впереди лежащей местности, я доложил командиру батареи старшему лейтенанту  Лаптеву, он находился на НП командира дивизиона. Через некоторое время мне позвонил зам. командира дивизиона капитан Абрамян и сказал, что он хочет прийти на мой передовой НП, чтобы непосредственно ознакомиться с обстановкой на переднем крае – прямо из траншеи, так как часть местности не просматривалась с НП  командира дивизиона и цели, которые мы обнаружили, им их не видно. Я сказал, как до нас добраться, т.е. каким путем дойти незаметно от противника. Ориентир – наша СУ.

Наступили теплые солнечные дни, солнце пригревало, и солдаты стали вылезать из траншей и за нашей самоходкой устраивать перекуры и, конечно, греться на солнышке. Земля есть земля, в траншее сыро и холодно, а тут им за броней тепло и надежно. Некоторые солдаты стали пренебрегать скрытностью. Я на пехоту стал ругаться: «Вы что тут расходились, ведь у нас здесь наблюдательный пункт!», а им на все наплевать, лишь бы покурить на солнышке. Сзади в низине стояли наши СУ-152, тяжелые самоходные установки. Когда они сюда приехали? Или ночью, или они были с момента остановки нашего наступления. Подошли танкисты, лейтенант и сержант, и спросили у меня, если ли цели обнаружения, я сказал, да есть, и предложил им залезть в самоходку, откуда они их изучили. Наметив себе цели, определили до них расстояние и сказали, что будут выезжать на своих СУ-152 на прямую наводку и уничтожать их. Они ушли, а я остался в танке один. И вот, я слышу, как совсем рядом пролетел снаряд, издавая звук «фрррр». Мне этот звук известен как артиллеристу – это пролетел бронебойный снаряд (как мы их называли, болванка). Снаряд сделан полностью из крепкого металла и способен только пробивать броню танков. Я тогда сразу понял, что немец ведет прицельный огонь по нашему СУ, где я находился. Снаряд пролетел или выше, или сбоку, я не могу сказать, и я тут же понял – надо немедленно спускаться в щель, т.е. под танк. Только спустился, не успел за собой задвинуть крышку люка, как тут же получил сильнейший удар. Корпус самоходки дрогнул, из щелей днища на нас посыпались мусор и пыль. В это время под танком нас было трое – я, разведчик и телефонист. Мы были спокойны, зная о том, что над головой масса металла и его не пробить, так как и мины, и снаряды летят к земле сверху. За два года войны у меня впервые такой случай, когда наблюдательным пунктом мне служило наше самоходное орудие СУ-85. И вот так же впервые я слышу, как пролетает мимо меня снаряд, выпущенный немецким орудием, и слышу только потому, что он первым снарядом не попал в СУ. Ну, а если бы попал, то, наверно, я об этом сейчас бы не написал. После попадания снаряда в корпус СУ там что-то застучало и зазвенело и быстро все стихло. Мы спокойно сидели и стряхивали с себя пыль. Между собой вели разговор и гадали, куда попал снаряд, в верхнюю часть корпуса или в моторную часть? Мне разведчик говорит, товарищ лейтенант, если снаряд попал в верхнюю часть корпуса, то там, наверно, будет дыра и нам в нее будет удобно вести наблюдение в бинокль. Спокойно сидим и рассуждаем – раз попал, значит, стрелять больше не будет. И вот опять резкий удар – корпус самоходки вздрогнул. У меня в голове после контузии стоит сплошной шум и звон, а тут опять резкий удар в голову.

И тут случилось невероятное – мне на колени сверху падает настоящий немецкий снаряд, одновременно на нас падают осколки от брони, они были синего цвета, цвета закаленного металла. Я опешил, раздвинул ноги, и снаряд упал между ног на дно нашего ровика, тут мы быстро стали освобождаться от осколков, которые упали за ворот и обжигали шею. Сидели спокойно ждали, а что дальше будет? А дальше он прекратил стрельбу. Я немного пришел в себя и решил осмотреть снаряд, он был горячий, брать его в руки нельзя. После того, как он остыл, я взял в руки, а он еще был горячий, цвет снаряда был синеватый, как после закалки, головная часть снаряда отколота. Я определил калибр – 75 мм, на тыльной части снаряда торчал трассер. Влез в танк (я так буду обозначать СУ) и первое, что я увидел, – пробоину в правом корпусе внизу, стал искать вторую пробоину, ведь по танку попали два снаряда. Второй пробоины на правом борту я не обнаружил – снаряд, видимо, попал по танку, но броню не пробил и отрикошетил от нее. Как же получилось, что снаряд свалился мне на колени? Я обнаружил вторую пробоину на левой стороне борта. И вот снаряд, пробив сначала правый борт, а потом, пробив левый борт, ударился о каток и уже обессиленный свалился сначала на трак гусеницы, а потом вниз, на меня. Получалось, снаряд пробил обе стенки танка. В нижней части корпуса была броня не толще 20 мм, вот он обе стороны корпуса и пробил. Я тут ничуть не преувеличиваю, а пишу как было. Кто был на фронте, поймет, что мне пришлось пережить. Внизу, в низине стоял СУ-152, и около танкист, и я ему показываю, держа в руке снаряд, дескать, получил гостинец от фрица. Он подошел, и я ему рассказал, как и что произошло, почему у меня этот снаряд в руках. Он мне тогда сказал: «Мы отомстим за наших товарищей». Мы наблюдали, как наши тяжелые СУ-152 медленно выезжали на возвышенность (их было две машины), выехав из укрытия, прицелившись и производя 2-3 выстрела, быстро задним ходом спускались обратно, в низину. Я знал, они должны уничтожить танк, который стоял за домом; «Фердинанд», который стоял на опушке леса, и штурмовое орудие, то, которое вело огонь по нашему СУ. Я сидел в танке и вел наблюдение за их стрельбой. Я знал, если мне память не изменила, у калибра 152 мм не было специальных бронебойных снарядов. У них были осколочные, бетонобойные, которые способны своей массой разбить любой танк, а также были снаряды куммулятивные, которые, попадая в танк, прожигают броню. Первый выстрел сделали по танку, который стоял, укрывшись за домом, я хорошо видел, как этот тяжелый снаряд попал в дом и через дом попал в танк. Вторая СУ выпустила несколько снарядов по танку, который стоял на опушке леса. Немцы открыли по нам огонь из минометов и орудий, от нескольких залпов «скрипух» земля снова загудела, снаряды и мины рвались совсем рядом. СУ-152 наши находились за нами в низине и, как говорится, все шишки были наши. Фашисты видели, откуда наши СУ выезжали, и вели огонь по низине что позади нас, и она не просматривалась со стороны противника. Противник открыл огонь по заранее подготовленным огневыми точкам.

Кошмарный день кончился, к вечеру все затихло. На следующий день наступило спокойное утро, и солдаты из траншей пришли за наш танк, где они курили и грелись на солнце. А ко мне должен был прийти для ознакомления с обстановкой на переднем крае с нашего НП зам. командира нашего дивизиона капитан Абрамян. Он пришел один, я показал ему люк, через который мы проникали в самоходку. Я полез первый, а он второй... Он был невысокого роста и ему было нетрудно влезть и там стоять в самоходке. Я ему показал, где на местности проходят немецкие траншеи и те цели, которые мы обнаружили.

И тут повторилось! Я услышал выстрел и тут же звук пролетевшего мимо снаряда (фрррр). Я сказал? «Товарищ капитан, быстро спускайтесь вниз, немцы по нам опять ведут огонь прямой наводкой». Он спустился, за ним и я, но не успел задвинуть крышкой люк, тут резкий удар потряс нашу СУ. Забегая вперед, скажу, этот снаряд угодил в моторную часть СУ. К-н Абрамян больше не решился влезать в СУ и ушел к себе на НП дивизиона. Вот тебе и безопасное место для НП! А мы рассчитывали на более надежное укрытие, а оказалось наоборот... Обычно почти всегда для НП мы сооружали укрытия в виде землянки или блиндажа, где мы согревались и отдыхали и, как правило, в холодное время ставили печку. Но вот  здесь под самоходкой нет ни крыши, ни печки. Воздух был сырой и прохладный (холодный), спать приходилось на дне ровика, солдаты натаскали прелой соломы и уложили подстилку, ну, а крышей служила нам гусеница СУ.

Помню, лишь смотришь на них и думаешь, сколько эти гусеницы проехали по нашей земле? Давили и гнали фашистов, а тут на этом месте фашистский снаряд остановил их. Висят гусеницы над нашими головами без движения, и никогда больше не будут служить нам. Вот даже все ячейки траков гусениц забиты землей, которая так и осталась впрессованной и засохшей там.

Нервное состояние нарастало, контузия окончательно расшатала нервы и сказывалась на моем здоровье. В голове стоял постоянный шум и звон. Я чувствовал, что слабею. Сильно болела голова,с тал терять слух, плюс к этому поднялась высокая температура и я окончательно слег. Когда я последние фронтовые дни на передовой провел под грудой железа и в сыром окопе, без тепла и укрытия, – все это отразилось на моем здоровье. Меня отправили сначала в медсанбат нашей дивизии, а оттуда в полевой госпиталь. Как помню, полевой госпиталь располагался в зданиях латвийского поселка. Кругом тишина и другая фронтовая жизнь. Мне тогда и не верилось, неужели я после сырого и холодного окопа нахожусь в тепле и лежу в чистой постели, на койке, а главное, раздетый до нижнего белья. Чистое белье выдали в медсанбате, там меня и помыли. Я лежу в чистой постели, а  вспоминаю то место, откуда прибыл, это самоходное орудие 85-мм и вырытую под гусеницей спасительную щель (окоп). В госпитале мы все знали, что наши войска, нашей 204-й Витебской дивизии находятся на прежних рубежах и в наступление не идут. В госпитале мы узнали, что наши войска взяли г. Берлин.

Забегая вперед, скажу, когда в госпиталь пришел солдат из нашей части, нам сказали, что немцам предложили капитуляцию и ультиматум сдаться, но они, как мне тогда сказали в дивизии, от этого предложения отказались. Немцы на это предложение ответили так: «В Берлин не попадем, но и в Сибирь не поедем». Насколько это было правда, так ли было это?

Лечение мое в госпитале продолжалось, видно по всему, что на передовой особых боевых действий не происходит, правда до нас доходили отдельные раскаты, звуки и выстрелы нашей артиллерии. В какой-то день в начале мая, но мне все-таки помнится день 11 мая, т.е. в этот день для нас был конец войны. В этот день загудела земля, содрогалась от залпов нашей артиллерии. Двумя ярусами через наши головы летели наши эскадрильи самолетов бомбить фашистов. Низко над землей летели наши штурмовики, а выше над ними – наши пикирующие бомбардировщики. Самолеты летели группами, отбомбившись, летели обратно. В воздухе стоял сплошной рев моторов. И вот пришел момент, когда на передовой стрельба прекратилась и наступило затишье: мы насторожились – в этот момент, видимо, каждый подумал о конце войны. Но вот в стороне фронта с земли полетели нити трассирующих пулеметных очередей. В небе – не только в стороне фронта, но и вокруг нас, далеко и совсем близко – летят вверх нити пулеметных трассирующих очередей, в воздухе появились ракеты разных цветов. Слышим выкрики, что это немцы сдаются и капитулируют, слышим долгожданное слово «Победа».

Некоторые кричали, как только могли... Кто как мог выражал свою радость вести о победе, находясь в госпитале. Но я скажу, что весть о победе в стенах госпиталя пришла, я бы сказал, не так как это было в полку – весело, а здесь, в госпитале, лежали на койках тяжело раненые и легко раненые и, конечно, в такой обстановке не развеселишься. Радость на глазах была у всех. Кто мог – вышел на улицу, а кому помогли, все хотели вдохнуть свежий весенний воздух, победа, да? Война для всех кончилась и мы, находясь в госпитале, вели разговор между собой... Мы-то остались живы, а сколько наших товарищей не дожили до этого дня. Тут каждый стал воспоминать о боевых товарищах, которые героически погибли, вспоминали как погибли, кто, где.

Я тоже вспомнил о своих геройски погибших товарищах. Старший лейтенант Федя Романов, родом из Сибири, с которым вместе прошли с боями с Курской битвы, и который погиб, не дожив до победы всего два месяца. Вспомнил первого командира батареи старшего лейтенанта Голубца, который погиб, сидя на своей лошади. Второй командир батареи, капитан Житник, погиб, находясь на НП, только вышел из землянки, а тут упала мина. Третий командир батареи старший лейтенант Заяицкий погиб на передовой во время наступления нашей пехоты, командир взвода управления лейтенант Мескичеков, тоже родом из Сибири, погиб на передовой. Бегло-бегло вспоминаешь свой боевой путь, пройденный в тяжелых испытаниях, и особенно вспоминаешь те места, т.е. боевые эпизоды, где мне пришлось выстоять и выжить, вот именно для этого дня. Состояние мое не улучшилось, контузия постоянно напоминала о себе, и меня отправили в эвакогоспиталь, а оттуда нас всех погрузили в санитарный поезд и повезли в Россию. Но куда, мы не знали.

19.10.1984 г.

Майор в отставке Раздумин Николай Павлович

Все фронтовые дни, проведенные мною на передовой, я участвовал в боях. Я вел огонь по противнику из своих двух 76-мм орудий, как на прямой наводке так и с закрытой ОП. Я поддерживал нашу пехоту во время наступления и в обороне. На передовом НП, непосредственно рядом с пехотой, выявлял цели противника и корректировал огонь нашей батареи на поражение их. Пока я был на самой передовой, я никакого геройства не совершал, но все эти два года находился постоянно под артиллерийским и минометным огнем противника. На передовой от осколков мин, снарядов и пуль не спрятаться. Все это надо было переносить, и просто смотреть в глаза смерти, с которой мне пришлось встретиться на передовой не один раз. Но судьба меня пощадила и оставила жить!