Лев Семенович, по определению защитника детских прав Астахова вы относитесь к педофилам?

Л.РУБИНШТЕЙН: По определению? Я не то, чтобы так уж внимательно читал все, что исходит из уст господина Астахова, но вроде так получается, потому что я тоже подписал это обращение. Его очень много людей подписало. Получается, что в стране, по крайней мере, в Москве огромное количество педофилов. Если я правильно помню, он написал «многие из них» - это осторожная такая формулировка, потому что если, скажем, подавать иск, а, вообще-то говоря такого рода обвинение... Я в юридических вопросах плохо понимаю, но, по-моему, это клевета типичная, поскольку педофилия у нас является уголовным преступлением.

Э.ГЕВОРКЯН: Да более того все время идут разговоры о том, что не следует это пропагандировать, еще и вкупе с другим грехом.

Л.РУБИНШТЕЙН: Да. То есть назвать человека педофилом просто так – это все равно, что его назвать фальшивомонетчиком, например, или злостным алиментщиком, или сутенером. То есть это вещи уголовно наказуемые. Поэтому, на мой взгляд... Я не юрист, но, на мой взгляд, это клевета чистой воды. Она, по-моему, является тоже уголовно наказуемой.

Э.ГЕВОРКЯН: Примечательно, что говорят, ни один федеральный канал вчера не показал эту пресс-конференцию, вообще выступление Астахова по телевидению. Хотя, мы знаем, что до сих пор происходило все иначе.

Л.РУБИНШТЕЙН: Ну, я их понимаю.

Э.ГЕВОРКЯН: Как (НЕРАЗБОРЧИВО) этот знак?

Л.РУБИНШТЕЙН: Ну, потому что даже они поняли, что не надо уж такие вещи ретранслировать на всю страну.

Э.ГЕВОРКЯН: А вообще вся эта история с подписанием петиции о его отставке – это опять какой-то наивный жест или, все-таки, имеющий силу жест?

Л.РУБИНШТЕЙН: Ну, как вам сказать? Ну, все жесты последнего времени могут рассматриваться как наивные, потому что мы видим, что таких, зримых результатов – их, вроде как, нет. Но я только могу говорить за себя. Я как могу, участвую. Вот, я хожу, скажем, на уличные шествия мирные, разумеется. Я подписываю что-то. Я пишу какие-то тексты, в частности, в интернет-издании Грани.ру, где я являюсь штатным колумнистом. Я много присутствую в социальных сетях, как-то мне это в последнее время стало важно и интересно. Я делаю, что могу. Могу сказать, что я это делаю для себя, понимаете? Ну, спросишь себя в какой-то момент «Что ты сделал?» Ну, хоть что-то ты сделал.

Э.ГЕВОРКЯН: Мы до эфира обсуждали, что вы могли бы какие-то делать параллели, все-таки, с временем советским, когда тоже там были какие-то попытки высказать свое мнение и противостоять в некоторых вопросах власти. Если, все-таки, провести параллели с сегодняшними высказываниями, петициями и тем, как тогда люди, скорее, все-таки, этого не делали. Или если делали, то...

Л.РУБИНШТЕЙН: Ну, делали, но мало кто. Общественная и политическая ситуация была иной, чем теперь, хотя много общего. Но и много различий. Я принадлежу к тому поколению, которое родилось и выросло при вот этой самой советской власти. И я, и мое окружение, не узкое, а достаточно широкое окружение, к которому я принадлежал, мы привыкли вот эту всю советскую власть воспринимать как явление климатическое. Мы к ней не имели отношения, понимаете? Это не при нас она возникла. Мы в силу некоторого юношеского максимализма скорее имели некоторые претензии к поколению родителей.

А мы при ней жили и воспринимали ее как климатическое явление. Знаете как? Вот, если идет дождь, надо открыть зонтик. Если холодно, надо одеться или затопить печку.

Э.ГЕВОРКЯН: Мне кажется, сегодня много моих ровесников именно так и живет. И люди более старшего поколения. И тогда их обвиняют в аполитичности.

Л.РУБИНШТЕЙН: Понятно. Дело в том, что советский режим был по определению тоталитарным. Нынешний режим, он не тоталитарный, по крайней мере, пока. И они хотя к этому стремятся, но я не думаю, что у них получится. Он так называемый авторитарный в том смысле, что есть какие-то зоны и места для того, чтобы что-то делать, независимое от государства. В те годы это просто было невозможно. Ну, просто было невозможно, потому что ты либо сразу попадал в тюрьму, так, немедленно, причем не, как сказал один политический деятель современности, двушечку, а так, 7 или 10. И тогда были люди, которые на это шли, но это были, конечно, единицы.

Тот круг, к которому я принадлежал, он был именно аполитичен. В то время аполитичность уже сама по себе была признаком вообще диссидентства, потому что тоталитарная власть стремилась вовлекать всех. Поэтому были многолюдные собрания, поэтому людей заставляли ходить на выборы. Все понимали, что выборы...

Э.ГЕВОРКЯН: То есть неучастие в официальных мероприятиях уже само по себе было диссидентством?

Л.РУБИНШТЕЙН: Да, да, да. Даже если человек не интересовался политикой, не читал газет, он был подозрительным.

Э.ГЕВОРКЯН: Ну так и, все-таки, наблюдая сегодняшние процессы, можно ли в том опыте что-то позитивное?..

Л.РУБИНШТЕЙН: А вот сейчас аполитизм мне как раз кажется признаком конформизма, потому что нынешняя власть от общества хочет именно аполитичности. Она не вовлекает в свои дела, она говорит «Вы сидите, занимайтесь своими делами, делайте свой бизнес, но исключительно под нашим наблюдением. Съездите, так и быть, 2 раза в Турцию в год, ходите в кафе, но не лезьте в политику».

Советская власть заставляла людей участвовать в политике, ну вот хотя бы на уровне каких-то бесконечных политзанятий или первомайских демонстраций. Это требовалось.

Э.ГЕВОРКЯН: Мы сейчас сделаем небольшой перерыв, минутная пауза в нашем эфире и затем мы вернемся в студию и продолжим знакомиться с особым мнением Льва Рубинштейна.

РЕКЛАМА

Э.ГЕВОРКЯН: Продолжаем программу. У нас в студии писатель и журналист Лев Рубинштейн, и мы обратимся к вопросам, которые заранее слушатели присылали. Илья из Ярославля спрашивает: «В связи с последними событиями как вы оцениваете перспективу развития России в будущем? Скорее позитивно в связи с уходом Пехтина из Думы, разоблачением липовых диссертаций, уличением в публичной лжи? Или скорее негативно, учитывая уголовные дела на Навального, обыски у Ашуркова и так далее? Что ждать от власти и чего бояться?»

Л.РУБИНШТЕЙН: Я начну с конца. Бояться, как мне кажется, не надо вообще. Вот, просто не надо и все. Потому что власть, судя по ее телодвижениям, сама боится общества, боится сама себя. А то, что они там друг друга начали как-то шерстить, я не думаю, что это...

Э.ГЕВОРКЯН: Съедать за своим высоким забором.

Л.РУБИНШТЕЙН: Вот-вот-вот. Я не думаю, что это симптом чего либо. Это обычный такой криминальный передел внутри того, что очень вежливо можно назвать элитой. Чего ждать, я не знаю. Мы живем в абсолютно непредсказуемой стране. Я, вот, сколько живу, все время в этом убеждаюсь. Можно ждать как хорошего, так и плохо.

У меня есть ощущение, что они, все-таки, рано или поздно надорвутся в этом своем административно-запретительском экстазе. Все-таки, это когда-нибудь по ним самим начнем ударять. То, что когда-то называлось административный восторг, понимаете? Они вдруг стали принимать законы, причем...

Э.ГЕВОРКЯН: То есть вы думаете, они сами от него пострадают? Или, все-таки, люди когда-то не захотят терпеть ограничения?

Л.РУБИНШТЕЙН: И то, и другое. Они постепенно потеряют связь с реальностью. Пока они сражаются, как они говорят, с сетевыми хомячками или с креативным классом (я не знаю, кто придумал этот, на мой взгляд, крайне неудачный термин, не важно), они, конечно, будут опираться на очень давнюю антиинтеллигентскую такую традицию, которая существует среди, к сожалению, очень большого процента малообразованного, в основном, провинциального населения, которое всю информацию и всю жизненную правду черпает исключительно из 2-3 федеральных каналов.

Эта антиинтеллигентская традиция сильна, антимосковская традиция сильна. На нее опирается власть. Я не знаю, насколько вот этот ее электорат, насколько он продуктивен. Все-таки, мы живем в принципиально другой технологической ситуации. Мозги-то нужны.

Э.ГЕВОРКЯН: Ну а поясните тогда, что, по-вашему, московская и интеллигентная среда, какая-то концепция?

Л.РУБИНШТЕЙН: Нет-нет, я говорю, что существует давняя традиция антиинтеллигентского такого пафоса. Так сложилось, что народ и интеллигенция всегда в сознании были разведены. А такая простая вещь, что интеллигенция – это тоже народ вообще и его часть, она мало кому понятна. Я, например, народ. Я не понимаю, почему народ где-то существует помимо меня. И когда я слышу «Народ вас не поддержит, народ вас не поймет»... Кого «вас»? Я тоже народ, понимаете? Мне важнее гораздо, кого я поддерживаю.

Э.ГЕВОРКЯН: Давайте к частным примерам перейдем.

Л.РУБИНШТЕЙН: Давайте.

Э.ГЕВОРКЯН: Вчера Алексей Навальный опубликовал очередное разоблачение, оно касалось главы Ногинского района Лаптева. Обнаружилась госзакупка 4-х шикарнейших внедорожников на 20 миллионов рублей при том, что это дефицитный район. И вот уже сегодня этот госзаказ отменен, о чем Алексей сегодня уже и написал. Считаете ли вы это победой лично Навального или людей, которые делают перепосты?

Л.РУБИНШТЕЙН: Не знаю, но это хорошо. Значит, какие-то мелки дела, все-таки, срабатывают, да? Потому что мы только что в предыдущем вопросе говорили насчет наивности каких бы то ни было протестных телодвижений. Но этот маленький пример показывает, что не все наивно, что что-то работает.

Э.ГЕВОРКЯН: А вы вчерашний вот этот текст и пост Навального не читали?

Л.РУБИНШТЕЙН: Нет, к сожалению.

Э.ГЕВОРКЯН: Там интересное достаточно и подробное разоблачение. Текст как обычно написан достаточно эмоционально, там приводятся примеры. Но в том числе там были достаточно пугающие для меня лично фразы. Цитата: «Паразиты настоящие. Когда уже начнут взрывать их вместе с этими Лексусами враги народа?» Вот, не настораживают ли вас подобные высказывания? Все-таки, это один из лидеров протестного движения.

Л.РУБИНШТЕЙН: А «враги народа» в кавычках или прямо так вот?

Э.ГЕВОРКЯН: Ну, нет, это было без кавычек. Я процитировала просто 3 строчки. Конечно, там текста больше.

Л.РУБИНШТЕЙН: Вот, если текста больше, я бы, наверное, его, все-таки, прочитал, потому что мне непонятно из этого контекста. Вряд ли он сам оперирует такими категориями как враги народа, которые взяты буквально из 30-х годов. А это в свою очередь, по-моему, если не ошибаюсь, взято из времен Французской революции, когда там были какие-то враги народа и друзья народа.

Я думаю, что он иронизирует, все-таки. Это же, все-таки, не статья в газете, это, все-таки, это блог, видимо, какой-то.

Э.ГЕВОРКЯН: Да, это его личный блог.

Л.РУБИНШТЕЙН: Да. Ну, там он может себе позволять всякие эмоциональные вещи. Но я, честно говоря, не готов комментировать эту фразу с какой бы то ни было точки зрения, потому что я не очень знаю контекст.

Э.ГЕВОРКЯН: Вообще часто же говорят о том, что власть и оппозиция – они во многом зеркалят друг друга, что все это одно и то же с противоположным знаком. Одни, окажись у власти, вели бы себя точно так же. Вы с этой риторикой, в целом, согласны или нет?

Л.РУБИНШТЕЙН: Оппозиция – понятие очень разнообразное. Вот, я, например, себя... Нет, я себя не считаю оппозиционером, но я, скажем, считаю себя человеком, оппозиционным к нынешней власти, к нынешнему режиму, потому что он мне откровенно не нравится по целому ряду причин, первая из которых, между прочим, как ни странно, эстетическая. Вот, как в свое время Андрей Донатович Синявский сказал, что расхождения с советской властью у него стилистические.

Вот, их риторика, их манера, их манера говорить, их манера действовать кажутся глубоко пошлыми и, не побоюсь этого слова, неприличными. Этот антропологический тип мне хорошо давно знаком, это вот такие... Это ребята, которые возникли в поздние советские годы как таки, в основном, профессиональные комсомольцы были или такие, невысокие чины КГБ. Они были циничны всегда достаточно. Всякая идеология, всякий марксизм-ленинизм их интересовал очень мало. И когда пришло время, они с удовольствием повыкидывали все эти знамена и занялись вот таким получекистским-полубандитским каким-то... Помесью бизнеса, политики и беспредела. Стали жить по понятиям и требовать это от общества. Они, я считаю, развращают общество – вот это мои главные к ним претензии. Поэтому я считаю себя в оппозиции.

Но оппозиционер – это еще и некая профессия, некий род занятий. В этом смысле я не оппозиционер, я не вхожу ни в какие оргкомитеты, я никуда не баллотируюсь, у меня нет ни малейших электоральных претензий, а поэтому я позволяю себе в тех своих публичных проявлениях, ну, позволяю себе совсем не быть популистом. Поэтому я открыто, например, поддерживаю ЛГБТ-сообщество, которое стало заявлять о своих правах и, на мой взгляд, совершенно справедливо.

Э.ГЕВОРКЯН: А вы в своем ЖЖ не так давно писали о том, что...

Л.РУБИНШТЕЙН: Скорее в Facebook.

Э.ГЕВОРКЯН: В Facebook? Ну, в соцсетях писали о том, что для вас это некий такой принцип жизни, что если где-то кого-то начинают зажимать, притеснять, то вам автоматически хочется встать на защиту.

Л.РУБИНШТЕЙН: Естественно, естественно. Если, конечно, зажимать и притеснять не тех людей, которые просто нарушают законы. В их защиту я не буду вставать.

Что такое пропаганда гомосексуализма, вообще вещь непонятная, в принципе непонятная. Нельзя пропагандировать то, что человеку свойственно от природы. Нельзя пропагандировать – это бессмысленно.

Э.ГЕВОРКЯН: Я думаю, здесь идет скорее разговор о понятии нормы.

Л.РУБИНШТЕЙН: Можно ли пропагандировать, скажем, леворукость, например, да? Это то же самое, вообще-то.

Э.ГЕВОРКЯН: Разговор идет о том, что в таком общественном поле считать нормой. Ведь, некое понятие эталона или нормы – оно, в принципе, существует в обществе, в природе. Здесь же, наверное, об этом разговор?

Л.РУБИНШТЕЙН: В природе, кстати, оно тоже не существует. Я думаю, что понятие нормы – это явление конвенциональное, это результат той или иной общественной конвенции.

Э.ГЕВОРКЯН: Договоренности.

Л.РУБИНШТЕЙН: Договоренности. Понятие нормы, в том числе и психической – между прочим, оно со временем менялось и в современном цивилизованном мире представления о норме вообще-то постоянно расширяются.

Э.ГЕВОРКЯН: Да, это так.

Л.РУБИНШТЕЙН: Вот, я не зря упомянул о леворукости. Вот я, например... Почему мне эта проблема кажется близкой? Я родился левшой, я им был. Во времена моего детства быть левшой считалось ненормальным. И меня переучивали. И это для меня было очень болезненно, я это помню до сих пор. Ну, к счастью, я не стал таким уж прямо невероятно закомплексованным человеком, потому что, ну, это, видимо, чем-то компенсировалось другим. Но я просто помню, что это была для меня травма. Например, учительница вслух и при всех смеялась над моей леворукостью. Она мне, например, говорила «Рубинштейн, а ты штаны тоже левой рукой застегиваешь?» и все ржали, понимаете? А рядом девочки сидят, между прочим.

Э.ГЕВОРКЯН: А если мы говорим о норме как о некоей договоренности в обществе, в таком случае... У нас же есть в стране и вообще в мире некие понятия, которые мы считаем основополагающими, будь то Конституция, где прописаны основополагающие права, да? Есть законы, согласно которым... Понятно, что они не всем подходят и кто-то их нарушает, и кто-то с ними не согласен. Ну, что-то такое незыблемое есть. А можно ли считать, что вот эта попытка не впускать гомосексуализм в норму есть желание защитить традиционные некие права или устои, порядки?

Л.РУБИНШТЕЙН: Вот, слово «устои» на редкость не подходит ко всему этому делу. Вот, «традиционные устои», видимо, годится, скажем, для Великобритании. Для нашей страны это не годится, потому что все время получается, что традиционными устоями является ксенофобия, является тайная или явная ненависть к другому, к чужому, к непохожему. Это глубоко такое, укорененное, в общем-то, крестьянское или, я бы даже сказал, колхозное сознание, которое укоренено в людях. Это подсознательная ненависть к тем, кто за рекой живет, или к тем, кто левой рукой штаны застегивает, кто не похож, кто рыжий, кто косой. Это боязнь этих людей, недоверие к ним, презрение к ним.

Э.ГЕВОРКЯН: Ну а как тогда можно, как иначе? Как воспитать?

Л.РУБИНШТЕЙН: Только просвещением. Но дело в том, что власть вот этим вот низменным... Это не устои, это инстинкты, извините, и суеверия. Суеверия в современном мире (а мы, все-таки, все стремимся жить в современном цивилизованном мире), суеверия не могут являться, скажем, признаком традиционных устоев. Это что-то другое. Суеверия – они и есть суеверия.

Э.ГЕВОРКЯН: Насколько я слышала и знала, здесь, опять же, даже у ученых очень разные есть исследования и данные о том, насколько это является суеверием, нет. Поэтому давайте мы не будем углубляться в эту тему.

Л.РУБИНШТЕЙН: Ну, не будем, нет. Я-то не специалист, я тоже говорю только на том уровне, на котором я это сам могу осознать.

Э.ГЕВОРКЯН: Вопрос от Дмитрия Мезенцева: «Чем закончится борьба с коррупцией? Спустят на тормозах?»

Л.РУБИНШТЕЙН: Дело в том, что то, что происходит, это не борьба с коррупцией, потому что коррупция, как это известно, как, по-моему, мало для кого секрет, коррупция проистекает с самого верха до самого низа. Вот так же, как в советские годы была всякая сатира, вот, у этой сатиры были темы. Был круг тем, который был разрешен. Вот, можно было критиковать начальство, если это начальство не главнее управдома или какого-нибудь бухгалтера колхозного. Председателя колхоза можно было критиковать, а секретаря райкома нельзя.

Э.ГЕВОРКЯН: Мы на этой интересной ноте сейчас сделаем паузу, продолжим разговор о борьбе с коррупцией в России через несколько минут. А сейчас будут новости на «Эхе Москвы».

НОВОСТИ

Э.ГЕВОРКЯН: Программа «Особое мнение» продолжается, у микрофона – Эвелина Геворкян, и сегодня у нас в студии писатель и журналист Лев Рубинштейн. До ухода на перерыв мы говорили о том, возможно ли искоренить борьбу с коррупцией, что мы наблюдаем сегодня в связи с какими-то разоблачениями, вроде как намеками на уголовные дела и, все-таки, уголовными делами.

Л.РУБИНШТЕЙН: Ну, мы остановились на том, что коррупция – вещь, пронизавшая, к сожалению, все уровни общества, начиная от и кончая участковым милиционером или кем-то еще. И вот эти события, когда кого-то, якобы, разоблачают, кого-то чего-то лишают, кого-то заставляют уходить из Госдумы или чего-то, я не думаю, что это симптом чего-то. Это легкое выпускание пара. То ли общество дает сигналы, что они (опять же, я говорю «они», самые верхние), что они об этом думают, что они этим занимаются. На самом деле, там, мне кажется, какой-то просто идет элементарный передел в этой тусовке. Просто кто-то у кого-то чего отнимает, кому-то чего-то передает. Это ни к чему не имеет отношения.

Э.ГЕВОРКЯН: Вопрос от слушателя с ником НикНик: «Что за новая порода людей у нас в стране выведена? Я имею в виду таких господ как Астахов, Пехтин, Железняк? Ну и далее можно по списку идти той же Госдумы, Совета Федерации, высшей правящей власти. Кто их такими сделал, жизнь, власть или они сами осознанно избрали этот путь?» Как вы думаете?

Л.РУБИНШТЕЙН: Я думаю, что каждый случай надо отдельно. Вот, из перечисленных вами это не вполне одна и та же порода. Дело в том, что установка на всяческий цинизм – она тоже уже возникала в поздние советские годы, когда человек сам ни во что не верил. Он не был ни религиозен, не был таким каким-то пламенным коммунистом, он просто делал карьеру. Карьеру он делал по установленным каким-то, в тот момент установленным правилам. Мне кажется, что все исходит... Я уже говорил о том, что общество развращают, да? Все исходит исключительно сверху. Вот, когда такой режим, такая система, то выплывают наверх одни люди. Когда другая система, выплывают наверх другие люди.

Э.ГЕВОРКЯН: Когда вы говорите «развращают», это значит осознанно пытаются сделать так, чтобы нация деградировала, или это, все-таки, какое-то неизбежное случайное следствие того, что они там решают какие-то свои вопросы?

Л.РУБИНШТЕЙН: Нет, конечно, нет такой установки. Не то, что они там собрались «А давайте-ка мы развратим». Нет, конечно.

Э.ГЕВОРКЯН: Знаете, таких много достаточно людей, которые уверены, что есть масса всяких сил высших, которые стремятся...

Л.РУБИНШТЕЙН: Нет-нет-нет. Все на каждом уровне стремятся к собственной выгоде. Другое дело, что неизбежным последствием вот этого является невероятная развращенность всех слоев общества, потому что наверх выползают люди, уверенные в том, что им все можно, что нравственных каких-то правил и законов нет, что хорошо то, что для него полезно, что те, кто говорят о всякой нравственности и о всяких прочих материях, что это просто неудачники, которые хотели бы быть такими же, как они, но не могут. Вот, собственно, и все.

Э.ГЕВОРКЯН: Когда вы говорите о том, что элита, если ее так обозначить, группа людей – она живет по понятиям, в определенной стилистике, не очень вам близкой.

Л.РУБИНШТЕЙН: Мягко говоря, да.

Э.ГЕВОРКЯН: Это все определяет одна единственная личность руководителя? Или это, все-таки, вся группа?

Л.РУБИНШТЕЙН: Нет, он тоже... Он же тоже человек из своего окружения, своего круга. Вот, я бы его не стал демонизировать. Мы о Путине говорим, правильно?

Э.ГЕВОРКЯН: Да.

Л.РУБИНШТЕЙН: Или запрещено это произносить? (смеется)

Э.ГЕВОРКЯН: Нет, я думаю, что мы вполне можем обозначить это имя.

Л.РУБИНШТЕЙН: Он – человек своего окружения, он человек из чекистов. Там в этой среде формировались, мне кажется, еще со времен учебы, формировались представления о том, что все люди делятся на либо агентов, либо врагов, либо тех, кто находится в разработке. Там нет понятия друзей, там нет понятия каких-то отдельных прав отдельной личности, да? Там есть какое-то целеполагание – либо надо завербовать кого-то и тогда он будет свой, либо запугать кого-то, либо купить. Вот это кодекс общения как с людьми отдельными, так и с обществом в целом.

Э.ГЕВОРКЯН: Но ведь часто звучат речи, что если взять какого-то там министра, чиновника, депутата поотдельности, он – прекрасный человек, часто интеллигентный человек.

Л.РУБИНШТЕЙН: Бывает.

Э.ГЕВОРКЯН: И вдруг, когда мы смотрим на те действия, которые происходят, то все единогласно кивают. И более того, опять же стилистически даже если посмотреть на выступления Дмитрия Медведева или других каких-то чиновников, мне кажется, что они как будто бы копируют манеру говорить, речь, кивки. Такие же, как у лидера своей группы.

Л.РУБИНШТЕЙН: Да. Да. Так было. Вы знаете, при Брежневе... А его дикцию те, кто чуть-чуть постарше, наверное, помнят еще, и вообще манеру разговаривать я, например, стал ловить... Когда я там утром слушал какое-нибудь радио на кухне, я стал ощущать, что дикторы радио, которые всегда считались носителями речевой нормы, многие из них стали как-то пришепетывать и как-то невнятно произносить слова, чуть-чуть приближая норму... Норму чуть-чуть туда приближая, понимаете? Чтобы не было слишком большого контраста. Может быть, мне так казалось, но мне так казалось. Нет, я думаю, так и было.

Я потом спросил у какого-то человека, который на радио работал, он говорит «Да, вообще что-то такое есть». Причем, многие это делают бессознательно.

Э.ГЕВОРКЯН: Да. Скорее всего, именно так это и происходит. Сейчас в новостях передали, в очередной раз повторили новость о том, что Басманный суд Москвы отказал отпустить фигуранта Болотного дела под личное попечительство депутатов Госдумы и декана МГУ – речь идет об Акименкове и также там же за решеткой остается еще один обвиняемый по Болотному делу, который, как сообщают, слепнет. Можно ли говорить о том, что вот эта тактика властей по устранению оппозиционеров, по такому точечному устранению и запугиванию, она эффективна?

Л.РУБИНШТЕЙН: Она не очень эффективна хотя бы потому, что протестующих людей, вообще-то говоря, меньше не становится. Я думаю, что их будет становиться больше. Это свидетельствует о невероятной жестокости, бездушии власти, о ее слабости, между прочим, потому что они совершенно не способны на великодушные хоть сколько-нибудь поступки. Во-первых, все знают и они в том числе не хуже других и судьи это знают, что все эти дела липовые, вообще-то говоря.

Они, как принято в приблатненном мире, они любую уступку, любой жест доброй воли воспринимают как слабость. Это логика бультерьера, он сжимает челюсть, но не разжимает.

Э.ГЕВОРКЯН: Ну да, великодушие – это какое-то, наверное, слово из другого, опять же, ряда.

Л.РУБИНШТЕЙН: Для них оно просто непонятно. Или милосердие. Ну, это совсем для них слова какие-то иностранные.

Э.ГЕВОРКЯН: А, собственно, завтрашние митинги, которые пройдут в Москве, завтра будет за права москвичей и другое действо в защиту детей...

Л.РУБИНШТЕЙН: Так называемый «Детинг».

Э.ГЕВОРКЯН: Пройдут 2 митинга. Вы, как в начале эфира нам говорили, человек, не участвующий активно в какой-то деятельности оппозиционной, но в то же время как гражданин активный, пойдете на какое-либо из этих мероприятий?

Л.РУБИНШТЕЙН: Нет, ну, на единороссовский Детинг я точно не пойду, потому что по всему интернету уже...

Э.ГЕВОРКЯН: 400 или 700 рублей вам недостаточно?

Л.РУБИНШТЕЙН: Нет-нет, я с удовольствием кому-нибудь уступлю. Я постараюсь их заработать какими-нибудь более человеческими способами. Но я и на тот не пойду, потому что... Я не знаю, кстати, не ручаюсь за достоверность, но сегодня утром я видел информацию, что оргкомитет вот этого социального марша, что они запретили на этом завтрашнем шествии, запретили радужные флаги, которые как раз символизируют терпимость, то, о чем мы сейчас с вами говорили чуть-чуть раньше.

Мне кажется, этот жест, если это так, подчеркиваю (может быть, это не так – я буду рад ошибиться), может быть, они таким образом привлекут некоторое количество мракобесной части населения, которая, как я говорил, не выносит иного другого и так далее. Но я при этой ситуации, конечно, к этому присоединяться не буду.

Э.ГЕВОРКЯН: Я напомню нашим слушателям, что сегодня...

Л.РУБИНШТЕЙН: Так что не пойду.

Э.ГЕВОРКЯН: Сегодня в эфире «Особого мнения» был писатель и журналист Лев Рубинштейн. Меня зовут Эвелина Геворкян. Если обратиться к кардиограмме эфира, то мы увидим, что сегодня рейтинг доверия наших слушателей и зрителей к вашим словам просто максимально высокий, под 100%.