1941 г. Чукотка. Майно-Пильгино.

Полдень. Наш пароход медленно приближался к береговой полосе. На палубе заметно оживилось движение: кто-то спешил в нос судна, кто-то к кормовой палубе. Заранее подготовленные люди из нашей команды - бывалые рыбаки - готовили стоящие по оба борта кунгасы, развязывали стальные тросы и растительные канаты, освобождали их от крепления. Команда готовила грузовые стрелы, а для спуска на воду кунгасов готовили тяжеловесную стрелу. Пароход сбавил ход до полной остановки, и с мостика последовала команда "Отдать якорь!". Загремела цепь, якорь с тяжелым всплеском ушел в воду. Через какое то время на пароходе почувствовалась вибрация, - это заработал винт, давая судну задний ход. Якорная цепь натянулась, вибрация прекратилась, пароход медленно, спокойно развернулся против течения и стал левым бортом к берегу. Перед нашими глазами предстал берег с небольшими пятнами тающего снега и белой пеной прибойной полосы. Вдали был виден поселок. Он состоял из двух высоких дымовых труб, нескольких бараков и отдельно стоящих жилых домиков. А за поселком простиралась возвышенность с покрытыми снегом верхушками, и дальше, уже в десятках километров вглубь берега, была видна гряда огромных, невиданных гор, так называемых здесь сопок, почти сплошь покрытых снегом с редкими прожилинами оголенной земли.

Нас охватило волнение, ощущение какой-то новизны в нашей ранее спокойной жизни; мы почувствовали, что из обыкновенных пассажиров превращаемся в действующих лиц, главных героев. Объявили сбор на кормовой палубе. Алексей Миронов, представившийся начальником лова, зачитал нам первое распоряжение управляющего Ивана Леонтьевича Шишова, в котором было сказано, что каждый из нас определен в бригаду.

К нашему судну подбежал небольшой катерок, с него на палубу поднялся представитель с берега и начальник погранпоста с двумя пограничниками. Пока шло оформление прихода судна пограничниками, с борта один за другим спускали кунгасы. Через несколько минут объявили высадку в кунгасы строго по бригадам. Мы с другом Васей Казанковым оказались в одной бригаде грузчиков и были высажены вместе с другими ребятами. Катер, развернув кунгас, взял его под борт и с разгона подал к берегу. Стоящие на берегу два дюжих зимовщика кинули на корму кунгаса канаты и стали натягивать и крепить их за врытые на берегу столбы. Подали трап и последовала команда "Выгружайся!". Счастливые (последний раз мы стояли на твердой земле месяц назад), мы ринулись по трапу на берег, подхватив свой багаж - кто чемодан, кто просто мешок. И только тогда мы почувствовали, что мы уже на земле, что нам ничего не грозит. Но лично меня еще покачивало и я сел на свой фанерный ящик, называемый чемоданом. Как завороженный разглядывал я стоящий на рейде пароход и берег, накрытый волнами, словно белым покрывалом. Не было видно ни одного зеленого островка и нам казалось, что мы в пустыне. К нам подошел загорелый парень, одетый в телогрейку, ватные брюки и длинные резиновые сапоги: "Ребята, идите за мной, берите свои вещи, я вас поселю в бараке, где вы будете жить все шесть месяцев".

Барак представлял из себя длинное помещение с двумя рядами железных коек (всего их было двадцать) с соломенными матрацами. Посредине барака стояла металлическая, сделанная из большой бочки, печь; в правом углу находился металлический бак с краном и большая алюминиевая кружка на цепочке, прибитой к стене; также недалеко от печки вдоль прохода стоял длинный стол и две скамейки по обе стороны стола. Весь этот "комфорт" показался нам вполне приличным и надежным, в отличие от твиндека судна, где мы провели целый месяц на досках нар без матрацев и других удобств, где воду выдавали по литру в день, а под конец рейса и того меньше (при этом надо заметить, что основным продуктом была соленая горбуша). Ребята без особой спешки заняли свои облюбованные места, а кто не успел занять койку пошел в соседний барак. Через два часа мы приступили к разгрузке судна со стоявших у берега кунгасов. Пока мы подходили к берегу, успели рассмотреть, что в поселке все-таки есть трава, но трава особенная: концы узкой листвы образуют как бы иголки и если сесть на эту траву не в ватных брюках, рискуешь получить занозу на самом интересном месте.

Майно-Пильгино - это населенный пункт на восточном берегу Чукотки, расположенный на песчаном берегу Берингова моря в месте слияния двух рек - Майно и Пыльга. В этом месте образовалось устье этих рек, впадающее в Берингово море. Причем река Пыльга течет с севера и берет начало из огромного озера пресной воды, расположенного среди огромных гор. Площадь этого озера примерно пять километров в ширину и километров пятнадцать-семнадцать в длину со средней глубиной 50-80 метров. Вторая река, Майна, берет начало на юго-западе и течёт параллельно морской береговой линии на север до слияния с Пыльгой. Глубина обеих рек позволяет ходить по ним небольшим катерам с осадкой до 1,8 метра, такая же проходная глубина и в устье. Рыбозавод Майно-Пыльгино находился в пяти километрах южнее, на берегу Берингова моря, куда и держал курс наш пароход ‘Владимир Маяковский’ в 1941 году. Прежде чем приступить к разгрузке судна, на воду спустили кунгасы и два катера “Норд” и “Вест”. Когда все эти плавсредства были спущены и укомплектованы, началась выгрузка груза из трюмов судна, сначала выгружали соль, тару и другие материалы. На берег отправили две бригады грузчиков, набранных из наших рядов (сезонников), хотя до этого никто из нас не был грузчиком, но теперь нам представилась возможность освоить эту нехитрую профессию. По словам одного здоровяка, уже работавшего раньше на другом рыбозаводе, главное в этой профессии: “ Бери больше - тащи дальше”- с чем и успешно справлялись вновь испеченные грузчики. Я оказался в бригаде Петра Мироненко. Это был молодой парень крепкого телосложения, смуглолицый, рыбак Черноморского абхазского поселка Очамчири. В бригаде как-то сразу сложилось уважительное отношение к начальнику. С первых часов работы авторитет бригадира признавался безоговорочно, он сам становился на подачу и если перед ним оказывался паренек слабее остальных, он старался дать ему мешок полегче, и никто не смел возмущаться. В самый разгар рабочего дня 23 июня к нам на берег прибежал замполитрука погранзаставы и зачитал перед собравшейся в кружок бригадой сообщение ТАСС о внезапном вероломном нападении на нашу Родину фашистских захватчиков, о бомбежке Киева, Минска и других городов, расположенных не только вблизи границы, но далеко в тылу нашей страны. Люди слушали молча и переглядывались между собой, как бы не веря в только что услышанное, ведь среди нас были и ростовчане, и смоленские ребята, и украинцы. Замполитрука в нескольких словах прокомментировал свое сообщение и особо отметил, что "…хоть развязанная война на западе и не представляет для нас непосредственной угрозы, но мы находимся близко к Японии, политика которой по отношению к СССР не из самых дружелюбных, и поэтому мы должны быть бдительны и еще раз бдительны". А наш управляющий Шишов Иван Леонтьевич добавил: "Важно не допустить панического настроения, а все внимание и силы обратить на досрочное снятия груза с парохода". Общая беда, как говорят, сплачивает людей, сближает их. Только вчера мы были едва знакомы, да и что мы могли знать о другом человеке, кроме того, что мы вместе в одном трюме или в одном вагоне едем на место, где должны выполнить определенную работу. После услышанных вестей люди стали рассказывать друг другу о том кто они, откуда приехали, о своих семьях. Многие были из западных районов, где запылала война, и у каждого из них кто-то остался дома: родители, жены, дети... Прошли сутки, я знал уже многих из своей бригады, и надо было видеть, с каким остервенением люди работали, не считаясь со временем: мы таскали груз без всякого принуждения даже когда наша смена заканчивалась, и это стало нормой. С того дня каждые 4-5 часов мы слушали сводки Совинформбюро, переписанные у пограничников, специально выделенным конторским работником Байсара, который зачитывал нам их на рабочих местах или в общежитии. Каждое утро на утреннем разводе на работу зачитывалась сводка за прошедшие сутки, а в течение дня новости на листках вывешивались на специальных щитах в общественных местах: в столовой, на центральной площади т.п. Выгрузка парохода шла очень быстро, а мастер лова Миронов А.И. и несколько будущих рыбаков ставили в стороне от рыбозавода контрольные сети на лосось, и уже на второй день в сети стали попадаться отдельные экземпляры кеты и красницы. Это говорило о том, что через несколько дней начнется ход рыбы. В это время в кабинете управляющего промрайоном Шитова шло совещание руководителей всех цехов. Обсуждались первостепенные задачи по организации добычи и обработке рыбы. Речь держал Иван Леонтьевич: “Прежде чем обсуждать задачи по подготовке к путине хочу, в связи с началом войны, обратить ваше внимание на работу с людьми. Нельзя допускать панического настроения, ежедневно мы должны информировать людей о положении на фронте, но какие бы ни были печальные сообщения, рабочие не должны опускать руки. Мы должны работать так, чтобы помогать фронту, кто как может, в основном, выполнением норм выработки. Наша задача такова—чем больше мы дадим рыбы стране, тем быстрее приблизим нашу победу над врагом. А теперь о подготовке к путине. Времени у нас очень мало. Алексей Иванович доложил, что в контрольных сетях появились первые гонцы лосося и это означает, что рыба может пойти рунным ходом со дня на день. Сегодня же Алексей Иванович приступает к постановке неводов и через сутки должны быть готовы минимум два невода, после чего рыбаки приступят к круглосуточному дежурству. Механику Пошелюжному было приказано приступить к прокручиванию оборудования консервного завода, одновременно мастера обработки должны готовить посольные емкости к приему рыбы в посол". Утром 28 июня весь груз из трюмов “Владимира Маяковского” был уже на берегу, и через несколько часов, потраченных на оформление грузовых документов, пароход был снят с якоря и вскоре его дымок исчез за горизонтом. Итак, мы остались на берегу, где нам, правда, немногим, суждено было прожить несколько суровых военных лет. В первых числах июля пошел рунный ход лосося. На берег подавали полные кунгасы серебристой рыбы и мощная береговая лебедка подтаскивала их к приемной площадке, куда лосось вываливался с помощью той же лебедки, и одна часть его шла по конвейерной ленте в здание консервного цеха, а другая отправлялась в тут же оборудованные засольные чаны и там производилась разделка, посол и укладка рыбы. Работа по приему и обработке рыбы шла почти круглые сутки с небольшими перерывами на обед. Работа была в две смены. После того как весь груз, за исключением угля, соли и тары, перенесли в склады, меня вместе с другими ребятами направили на разделку рыбы перед посолом. Так я обрел новую специальность - жабровщик, то есть я вырезал жабры, а уже другие ребята разделывали, вынимали внутренности и после мойки отправляли рыбу на посольные столы. Там внутрь рыбы засыпали соль, обваливали в соли всю рыбу и укладывали в чаны. В общежитие мы возвращались поздно вечером усталые, мокрые, с ног до головы в рыбьей чешуе. Тут же, не раздеваясь, а только скинув мокрые сапоги, мы валились на соломенные матрацы и соломенные подушки и, кажется, спали без каких-либо сновидений и просыпались от шума собирающихся на работу ребят, так как наш барак работал в одну и ту же смену. Сборы по утрам были короткие - натягивали сапоги, а остальное было на нас одето с вечера. После завтрака (похлебка с мясом и вареная рыба вдоволь), мы отправлялись на работу. И так весь июль без каких-либо отклонений от заведенного распорядка. Лишь один или два раза небольшие шторма давали нам возможность коротко отдохнуть. Отдых обычно мной использовался на сон, который мог длиться до суток и больше. Никаких развлечений не было и о них мы не думали.

По-прежнему ежедневно Байсара монотонно зачитывал сводку СОВИНФОРМБЮРО. В сводках значились города, оставленные нашими войсками под напором немецких оккупантов. Часто сообщение прерывалось громким плачем матерой или бранью в адрес немцев по поводу захвата какого-либо города, жителями которого наши рабочие были до недавнего времени. Так мне запомнились муж и жена - Виноградовы из Таганрога. После сообщения о захвате их города Анна с громким плачем вперемежку с диким матом кричала: "Ваня, да что же это такое, доколе они (немцы) будут изгаляться над нашей землею, доколе Ваня!?" И упала навзничь, продолжая рыдать. Но ни Иван, ни кто другой на этот вопрос не мог дать хоть приблизительного ответа, другие женщины, тоже плача, успокаивали Анну, как могли, мужчины стояли молча, только пошевеливали желваками. Потоптавшись на месте, люди с вздохами расходились по рабочим местам и с каким-то остервенением брались за работу, пытаясь работой заглушить тоску, безысходность и горе. Кому-то это удавалось, а кому и нет. Моя родина находилась очень далеко от войны, но мне все-равно было не по себе, в душе копилась какая-то обида за этих людей, потерявших не только свои города, но многие оплакивали своих близких, погибших или угнанных в Германию или живших под немцами на оккупированных территориях.

И так, постепенно, жизнь входила в обычный режим, то есть это означало, что люди привыкали к напряженной работе, которая мало чем напоминала работу в мирное время. Работали не “до”, а сколько надо, поэтому сигнал к началу рабочего дня был удар кувалдой в подвешенный, посреди поселка старый кислородный баллон, замененный в последствии куском обыкновенного рельса, неизвестно каким образом, оказавшийся на Чукотке, где нет никаких дорог, тем более железных. Сигнал также давался на обед и после обеда. Сигнала на окончание рабочего дня не существовало. Концом рабочего дня считалось, когда на приемной площадке не оставалось необработанной рыбы, но и это было еще не все - уходили с рабочего места только когда оно было тщательно вымыто из шланга и посыпано хлорной известью. В этом режиме работы не было времени раздумывать над будущим. Но все-таки иногда приходилось подолгу наблюдать за работой маленьких, юрких парней, бегающих по палубе с невероятной легкостью. Меня это завораживало. И вот однажды, старшина катера Володя Клочков, вероятно, наблюдая мою любовь к морю, предложил мне поработать матросом на его катере, который назывался “Норд”- как вскоре я узнал, в переводе с английского это означает - Север. Конечно, я несказанно обрадовался этому предложению и был согласен немедленно сбросить робу обработчика и бежать работать на катер. Володя быстро остудил мой порыв, предупредив, что требуется письменное распоряжение самого управляющего и он будет разговаривать с ним. Только после его решения я смогу, сдав одну робу и получив флотскую форму, перейти на катер. Через три дня, утром, перед всей нашей рабочей сменой, нарядчик зачитал распоряжение о том, что рыбообработчик Якунин Николай Матвеевич переводится на флот в качестве матроса. Это важное для меня событие произошло в конце июля 1941 года. Уже через час, захватив свои пожитки, которые уместились в одной руке, я был на берегу реки, где стоял катер. Володя меня уже ждал. Сразу заработал двигатель, и мы отправились в море на обслуживание ставных неводов.

Команда катера состояла всего из четырех человек: старшина, механик с его помощником и матрос. Моя главная обязанность, как объяснил мне старшина, состояла в том, чтобы я прочно стоял на палубе, независимо от волнения моря, а остальное - мелочь,- вовремя подать и убрать швартовые концы, подать или убрать буксир, убирать палубу. Он показал мне, где стоит швабра и ведро с разведенным каустиком, показал, как им пользоваться. Затем показал в кубрике маленькую железную печурку, на которой я должен был варить обеды, кипятить чай и всегда, будучи на берегу, покупать свежий хлеб, сахар и другие продукты. При этом я должен был соблюдать нормы расхода продуктов, установленные управляющим, готовить продуктовый отчет за месяц на подпись старшине и сдавать бухгалтеру, в общем, выполнять все команды старшины, связанные с работой, особенно с безопасностью плавания.

Все обязанности матроса на флоте не перечесть, и вскоре мне уже не надо было напоминать, чтобы на катере всегда была питьевая вода, дрова, а также чистое постельное белье и каждому - чистое полотенце. Я так увлекся новыми рабочими обязанностями и новым режимом, что не уходил с катера на ночь в общежитие. Вскоре мне предстояло выдержать самый основной экзамен на пригодность к работе в штормовых условиях. Случилось это в один из пасмурных дней в конце лососевой путины. После обеда подул резкий ветер с северо-востока: "Это приливной, - сказал один из матросов, - и ничего плохого не предвещает". Однако ветер становился сильнее, и с берега поступила команда, чтобы кунгас с рыбаками подали в берег под лебедку, что мы быстро и сделали. Опытные ребята - курибаны ловко подхватили кунгас с людьми на крюк троса, и мощная береговая лебедка потянула его на песчаный берег. Через минуту он был на берегу. Люди возбужденные такой удачной высадкой быстро расходились по домам с опаской поглядывая на усиливающийся ветер и с интересом следя за маленьким вертлявым на волнах катером, на глазах лихо ложащимся то на один борт, то на другой, то и дело показывая выкрашенное ярким суриком днище. Отходя от берега, он и вовсе зарывался в волны так, что на какое-то время скрывался из виду. Было время отлива и о заходе катера в речку нечего было и помышлять, нам оставалось отойти подальше от берега и ждать улучшения погоды. Каково было мое состояние при такой "болтанке", нельзя и описать. Меня и тошнило, и мотало во все стороны, а боязнь вывалиться за борт заставляла мертвой хваткой цепляться за леерное ограждение, протянутое вдоль борта. Весь в воде, а на мне к этому времени не оставалось ни одной сухой нитки, я ухитрился открыть дверь в рубку и удачно оказался рядом со старшиной в безопасном месте. Володя не мог уделить мне время - он был полностью занят у штурвала и каким-то образом умудрялся отворачивать нос от крупных волн, подставляя к волне то левую, то правую скулу корпуса. Эта дикая пляска на волнах продолжалось, как мне казалось, бесконечно долго, и я не заметил, как одежда на мне начала понемногу подсыхать и я, как говорят цыгане, начал согреваться от дрожи. Стоя в рубке, я не спускал глаз с Володи и замечал все его действия, иногда даже сам, соображая, что надо делать, куда отвернуть, чтобы избежать лобового удара волны. Это длилось всю ночь и лишь после обеда второго дня ветер так же резко стих, как и начался. Волны были хоть и достаточно высокие, но уже не такие крутые и наш катер стало плавно качаться без толчков. Покружив еще несколько часов, дождавшись прилива, мы вошли в речку и встали к причалу. Нас на причале встретил Алексей Федорович Миронов, поздравил с благополучным исходом первого в этом году шторма и попросил не расходиться, а заправиться горючим, маслом, и водой, и быть снова готовыми выйти в море, как только от него поступит такая команда.

Команды долго ждать не пришлось и мы, только успев заправиться, сразу вышли в море. На берегу рыбаки были уже готовы, собрались в кунгасе и с нетерпением ожидали, когда мы их сдернем и отведем на невода. И снова началась монотонная работа, кунгас к берегу, кунгас к неводу и так каждый день. Несмотря на такое, казалось бы, однообразие, мне все больше нравилось работать на флоте.

После этого случая я не припоминаю, чтобы меня так укачивало в будущем, хотя шторма я переживал не раз, да еще и более жестокие, какие бывают осенью. В последующие годы работы на Чукотке уже в качестве старшины катера, я всегда вспоминал свой первый рейс, свой первый шторм и своего первого старшину. Выбор, который пришлось мне сделать, связав с морем свою жизнь.

Лето пролетело быстро. Мы сняли все пять неводов, которые были закреплены за нами. Дисциплина на флоте, а нас было пять катеров и десяток грузовых кунгасов с общей численностью экипажей до 40 человек, была очень строгой. Возможно, военное время отложило отпечаток на сознание людей, но только я не помню, чтобы был случай неповиновения, а, тем более, пьянки не только на флоте, но и на других береговых подразделениях. Хотя был один случай, о котором надо рассказать отдельно, и который как раз подтверждает состояние дисциплины, ответственность людей и силу убеждения руководства предприятия в это тяжелое для страны время.

Осенью, когда весь флот во время шторма оставался у причала в реке Майно, один из катеров был угнан мотористом вверх по реке на 5 километров, на территорию фактории в поисках спиртного. На обратном пути, видимо, от недостатка охлаждения у него поплавился подшипник и заклинило двигатель. Катер был выведен из эксплуатации - это было ЧП. Утром аварийный катер был прибуксирован к причалу. На разнарядке, когда на площади перед домом Управляющего собрались около 300 рабочих, Иван Леонтьевич пригласил в конторку бедолагу-неудачника, да еще и с похмелья. Это был моторист Калистрат Ручкин, виновник аварии катера.

Нам было неизвестно, о чем и как они объяснились, только через полчаса их беседы Калистрат выскочил от Управляющего как ошпаренный и, не взглянув на нас, бросился к причалу. Примерно около трех суток Калистрата никто не видел. Когда же двигатель был отремонтирован, а шторм еще не закончился, все вздохнули с облегчением и поинтересовались у Калистрата, что ему сказал Управляющий. Калистрат смутился, видимо слова, сказанные после аварии Управляющим, ему было очень трудно повторить. Не знаю, что с ним было дальше после сезона, но урок он получил на всю жизнь. Я описываю этот случай, потому что больше, до конца войны, такого не припомню.

Методы воздействия на нарушителей дисциплины у Управляющего в то суровое для страны время для меня были непонятны, но врезалось в память одно: человек должен не только во время выходить на работу и справно ее выполнять, каждый из нас должен был понимать условия военного времени и должен был твердо усвоить, что твой труд является необходимым условием жизни. Твоей жизни, жизни коллектива, всего народа, и нужен именно самоотверженный труд, который, как оказалось потом, и дал возможность Советским Вооруженным Силам одержать победу над врагом.

Были в последующие годы отдельные случаи разгильдяйства, халатности и пьянства, но они были настолько редки, что не повлияли на слаженную работу людей на всех участках производства, в том числе, и во время зимовки. Правда, надо сказать, на зимовку был очень тщательный отбор зимовщиков. Желающих остаться было очень много. Было подано около ста заявлений от желающих остаться на зимовку, а нужно было всего тридцать человек вместе с начальником и поварихой. Мне не известны мотивы каждого претендента на зимовку, но я лично, между прочим, тоже подавший заявление, не преследовал цели избежать участия в войне. Мне еще не было восемнадцати, меня все лето, что я работал здесь, восхищали люди уже не раз зимовавшие по году и больше, их выносливость, спокойствие, их дружба между собой, их физическое состояние. Когда в начале сентября на доске объявлений появился список остающихся на зимовку, к своему удивлению, я обнаружил в конце списка и свою фамилию. Я знал очень многих желающих остаться - это были люди более зрелого возраста (30-40 лет), а в списке, кроме старых зимовщиков, была в основном молодежь моего возраста. Этот выбор впоследствии полностью оправдал себя. Опора на молодых в первой нашей зимовке позволила сформировать основное ядро производственного коллектива завода. Его составляли опытные бригадиры морских и речных бригад, мастера обрабатывающих цехов, и даже один самый молодой паренек, не отличающийся хорошим здоровьем, без специального обучения стал заправским бухгалтером-самоучкой, переняв за короткое время основную бухгалтерскую науку у старого бухгалтера, который по состоянию здоровья покинул север. Наш Макар, а в последствии Макар Филлипович, не переставал поражать нас статистическими знаниями на производстве и строгостью учета.

В конце октября за рыбопродукцией подошел пароход “Валерий Чкалов”. Штормовая погода иногда затягивалась на неделю, и в короткие промежутки между штормами, используя буквально каждую минуту, все мужское население поселка работало на отгрузке рыбной продукции круглые сутки, по пояс в воде, иногда обсыхая у здесь же разложенных костров. В такие авральные дни, по распоряжению управляющего, у одного из костров ставили стол, на стол приносили два ведра, одно с пресной водой, другое - с чистым спиртом, рядом стояло несколько алюминиевых кружек, закуска, соленая икра в большой чашке, соленая рыба, балыки, хлеб. Никто не обслуживал, все желающие подходили и наливали себе сами - так боролись со сном и усталостью. В процессе работы каждый сам определял: подойти ему подкрепиться, или пройти мимо. Бочки катали по специально уложенным доскам (сепарации) на расстоянии 150-200 метров. Днем температура воздуха уже опускалась до 5-6 градусов мороза, ночью до 15-18 градусов, да еще с ветром и солеными водяными брызгами. В таких условиях погрузки редкий смельчак мог выдержать 12-14 часовую смену без подогрева в 150-200 граммов разведенного спирта.

Справедливости ради надо сказать, что очень редки были случаи появления на берегу явно подвыпившего человека - это как-то не вязалось с такой напряженной работой, связавшей людей в единый механизм, озабоченный одним стремлением - быстро закончить погрузку этой, казалось, бесконечной череды бочек, бочек, бочек.

Но все имеет свой конец, подходила к завершению загрузка рыбы. После трехчасового перерыва, когда вся рыба с плавсредств была загружена в трюмы гигантского парохода, дали команду начать погрузку людей, отъезжающих на материк, а таких было около 280 человек.

С какой тоской в сердце прощались мы, уже зимовщики, со знакомыми, приятелями, с которыми сдружились и в часы отдыха, и во время тяжелого рыбацкого труда. И вот они покинули этот берег, придется ли свидеться с ними вновь - кто знает... Мы понимали, что со многими из них не суждено нам свидеться ни на Чукотке, где мы оставались, ни на материке, куда мы рано или поздно все равно уедем. Многие из этих, в основном, хороших людей не вернулись с войны.

До нас дошел слух и от пограничников, и от других побывавших у нас людей с заходящих судов, о потоплении японцами одного из Советских пароходов с грузом рыбопродукции и рыбообработчиками на борту. Все это знали: и отъезжающие, и мы, остающиеся здесь. Как сжалось моё сердце, когда после посадки людей, пароход давал прощальные длинные гудки. Мы стояли молча на берегу и не спускали глаз с медленно удаляющегося парохода. Даже когда силуэт судна уже совсем скрылся в дымке горизонта, люди еще долго не расходились. И какие только мысли не приходили на ум в этот тяжелый прощальный час. Ведь это было прощание с теми, кого нам не суждено больше увидеть. И так, с тяжелым чувством горечи от расставания, мы, не сговариваясь, направились от берега в столовую, куда приглашал нас начальник зимовки Миронов Алексей Федорович.

"А жизнь, несмотря ни на что, продолжается", - об этом начал беседу с нами Алексей Федорович после плотного обеда, приготовленного нам новым поваром Анной Ивановной Виноградовой. Нам предстояло, по словам Алексея Федоровича, провести огромную работу по консервации, а, вернее, по подготовке к зиме цехов, оборудования. Мы должны были утеплить жилье, где будут проживать зимовщики и перевезти продукты и другие товары со склада в административный барак. Необходимо было сделать так, чтобы и жилье и склад продуктов находились в одном здании. Зимой мы, в условиях полярной ночи и пурги, не должны были выходить на улицу. Нам предстояло в консервном заводе забить все окна и все щели, чтобы туда не попадал снег, запастись углем и дровами ближе к жилью, чтобы далеко не выходить в поисках топлива. Зимовка предстояла длительная - почти 8 месяцев. Чтобы люди не страдали от безделья, нам подготовили нитки для вязания жаберных сетей на лосось - по одной сетке в месяц на человека. Сетка длиной 80 метров, шириной 4 метра.

Мы образовали профсоюз, профоргом был единогласно избран я, хотя о профсоюзе до этого я ничего не знал. Но раз избрали, я начал с чистой бумаги, благо, что бланков профсоюзных билетов было много. По настоянию начальника зимовки, автоматически все члены зимовки, за исключением Алексея Федоровича, были объявлены членами профсоюза и всем были выданы членские билеты, а у Алексея Федоровича был билет, выданный ему во Владивостоке в "Дальрыбопродукте".

Итак, постепенно жизнь на зимовке приобретала своеобразный, несравнимый ни с чем распорядок дня, так как ни начала, ни конца рабочего дня не существовало, все было подчинено одной цели - обеспечению условий существования коллектива - заготовке топлива, воды. С установлением толстого льда на реке, несколько ребят организовали подледный лов наваги, сига, хариуса. Первое время, особенно в штормовые дни, ребята научились вязать сети, чему их научили старые зимовщики. Все свободное время проводили в красном уголке, где стоял биллиардный стол, шахматы, шашки и несколько музыкальных инструментов: гитара, балалайка, мандолина, ну и, конечно, патефон с несколькими до невозможности заезженными пластинками Вадима Козака, Изабеллы Юрьевой, Ляли Черной и, конечно же, почти новыми пластинками с записью речей Сталина, Косырева и Калинина. Почти новыми, потому что их почти никто не слушал, они использовались исключительно тогда, когда надо было, чтобы из красного уголка ушел всем изрядно надоевший своим цинизмом, непристойными для нас, молодых, повествованиями о своих победах над женщинами, нытик Казимир Козловский. Только заслышав в патефоне одну из речей наших больших начальников, он под любым предлогом покидал нашу компанию.

С каждым днем сокращалось светлое время суток и неумолимо приближалась полярная ночь. Все чаще слышалось унылое завывание ветра в спальных вантах, оттяжках, которыми закреплена установленная на небольшой площадке перед жилым домом, корабельная мачта.

7 ноября 1941 года для нас, зимовщиков, ознаменовалось первым в эту зиму ураганным ветром со снегом. Намеченная на 17 часов беседа с начальником погранзаставы, на которой он должен был зачитать доклад о 24-й годовщине Октября, не состоялась. Как выяснилось потом, он даже в сопровождении двух бойцов, не рискнул в такой ураган выйти к нам, хотя сама застава находилась от нас в пятистах метрах вдоль морского берега, и так как ветер дул с берега то очень вероятна опасность быть сброшенным в море. Налетевший ураган с беспрерывным усилием и ослаблениями продолжался около десяти суток. Он нам дал хороший урок, как дальше вести себя в этих экстремальных условиях, ведь все эти дни были наглухо занесены все окна и двери - и действующие, и запасные. Хорошо, было предусмотрено, что все двери открывались вовнутрь и, открыв, мы набирали снег для питьевой воды. Из-за сильного ветра снег был так уплотнен, что мы его рубили топорами. Угля нам хватило на все время. Лишь на одиннадцатый день пограничники откапали нам главный вход в здание, и мы, как пленники, вышли на свободу. От глотка свежего воздуха почти у всех, особенно у ребят, первый раз испытавших подобное, закружилась голова.

В нашем доме продукты питания размещались в трех комнатах и ключи от этих комнат находились у начальника зимовки. Надо сказать, набор продуктов был выбран так, что мы были обеспечены всеми видами продуктов, кроме свежих фруктов и овощей, а оленьего и другого свежемороженого мяса нам хватало без всякого ограничения. Были в запасе и вино в деревянных бочках, и спирт. Вообще всего хватало, но пользовались алкогольными напитками строго по указанию Алексея Федоровича, или в дни рождения, или праздники - в основном революционные.

Как-то так повелось, что ко мне постепенно стали обращаться как к профоргу по разным житейским вопросам, что мог я решал, а что не мог - сам обращался к начальнику зимовки. И так получилось, что я стал как бы вторым неофициальным лицом в коллективе. В 15 километрах от нашего поселка находилась фактория, задача которой была через торговлю производить закупку пушнины у местного населения - у чукчей - особенно кочующих по тундре вместе со стадами оленей, снабжать их продуктами питания, другими товарами хозяйственного назначения - спичками, солью, свечами, иголками, капканами и всем, что необходимо для жизни населения. Факторией руководил Павел Бурмистров с женой и еще несколько русских занимались подсобными работами. Начальник зимовки вместе с женой Люсей часто гостили в фактории, и проводил там иногда по несколько дней, а если была пурга, задерживались там и по неделе. Естественно все заботы ложились на меня. Нужно было обеспечить продуктами питания камбуз, для чего тетя Аня - наша повариха - брала с собой в помощь несколько человек. Так как ключи от комнат были у меня, то я открывал, а она брала крупу, консервы, мясо, а ребята в это время запасались спиртным - я строго не следил за ними. По возвращению то в одной, то в другой комнате начинались уже веселые разговоры, а к концу дня бывали и арии из неизвестных опер. Надо заметить никаких ЧП в отсутствие начальника в течение долгой зимы не случалось. Ребята все-таки были дружны, сплачивали людей экстремальные условия жизни, а с большой земли все чаще в эту зиму приходили тревожные вести с фронтов, сводки нам еженедельно зачитывал замполит заставы, а в сводках были и оставленные города и большие потери. Один - два раза за зиму из Анадыря - окружного центра - привозили почту, там были и письма, и газеты, хоть они были и с опозданием на 4-6 месяцев, но читали мы их с огромным интересом.

Начиная с середины декабря, день был настолько коротким, что его почти совсем не было заметно, а к Новому году дня фактически совсем не стало. Это была полярная ночь. Мы потеряли ощущение времени. Люди просыпались тогда, когда не хотелось спать, а когда в других комнатах поднимались несколько человек, поднимали и поварих, и как-то незаметно начинался день, и так же незаметно переходил в ночь. Кроме шахмат и домино заняться было нечем. Иногда игрок в шахматы, сделав ход после длительного размышления, обнаруживал, что его партнер уже спит, тогда он, записав свой последний ход, ложился спать тоже. Вот так монотонно протекало время, но не все же спали за игрой, некоторые все же умудрялись повязать сети часок другой, ладно, что сетка, которую вязали, всегда была привязана к спинке кровати и находилась под рукой.

Незаметно подкрался и Новый 1942 год. Встретили его, конечно, все вместе, и даже Алексей Федорович, изменив свою привычку гостить в праздники у друзей, остался и встретил Новый Год с нами. Готовились целую неделю, так нам казалось, наделали около тысячи штук пельменей, нажарили на несколько дней свежей корюшки, хариуса, ну, и другой закуски. Праздник удался на славу - пришли и приглашенные пограничники со своим баяном и баянистом. Танцевать было не с кем, повариха стара, а жена начальника Люся, что-то, как на грех, приболела. Так, в основном, отделывались "русской барыней" и матросским "яблочко" и, конечно же, песнями и анекдотами.

Так начался новый 1942 год. Что он принесет в нашу жизнь, что изменится на фронтах Отечественной войны? Каждый в душе ожидал, конечно, что всё будет хорошо. Все чаще и чаще после продолжительной пурги нас откапывали наряды пограничников, давали нам возможность выйти наверх, подышать свежим воздухом, заготовить угля и дров, а также проверить состояние построек, здания консервного завода, складов и других зданий с заколоченными окнами и дверьми. Хоть очень редко, но бывали случаи, что проездом останавливались на отдых у нас люди на собачьих упряжках, чаще это бывало в хорошую погоду. Вот тогда у нас возникал стихийный незапланированный праздник. Угощали гостей по всем русским обычаям. Тут тебе и вино, и коньяк и, конечно, веселье. Каждый старался затянуть гостя к себе в комнату, излить свои невеселые мысли о доме, посетовать на скуку и неустроенность быта, но куда ни заходил гость, туда и сходились почти все. Гостя не отпускали по два три дня, но когда проезжий собирался отъезжать, его провожали все. Высыпавшие на улицу, иногда на лыжах, провожали нарты на 3-5 километров. На следующий день жизнь постепенно укладывалась в прежний режим. В марте почтовая нарта привезла очередную почту: много писем и еще больше газет и журналов, и что меня удивило - все газеты и журналы, а также множество разных плакатов, адресованы именно мне как профоргу, и все это бесплатно. Начальник зимовки получил официальное указание своим распоряжением организовать отряд самообороны, провести обучение состава зимовщиков пользоваться противогазами, изучить винтовку, проводить строевые занятия, а также, с помощью пограничников, проводить регулярные - один раз в неделю - стрельбища из боевой винтовки или карабина, выделенных нам для этого пограничниками. Они также обеспечили нас сначала холостыми патронами, а потом и боевыми. В относительно хорошую спокойную погоду можно было наблюдать разношерстный строй, пожалуй, больше похожий на толпу шагающих по сугробам бойцов самообороны во главе с командиром Алексеем Федоровичем Мироновым, впрочем, никогда не служившим до этого в армии. В красном уголке разбирали и собирали старый карабин с просверленной дыркой в стволе, также гранату, вернее корпус гранаты и старый уже, не похожий на себя, противогаз. К майским праздникам провели итоговое занятие, итоговую стрельбу по мишеням, изображающих немцев с рогами. Для удобств и получения хороших результатов, мишени подтянули поближе к стреляющим и блестяще прошагали по насту, твердому снегу, километр вдоль морского берега и обратно. Наблюдавший наши занятия начальник заставы капитан Ус сказал, что мы молодцы, в ответ мы крикнули "Ура!" и разбежались в разные стороны. Так закончился наш всеобуч.

Теперь день становился длиннее, реже стали затяжные пурги. Лед на море в это время года на месте не стоит. Его постоянными береговыми ветрами и течением отгоняет дальше от берега - течением относит на юг, а у берегов вырастает молодой лед. Сейчас май месяц. С северо-востока от Берингова пролива к нам подгоняет постоянным течением айсберги, они не доходят до берега десятки километров, садятся на грунт и долгие недели стоят на месте. На этих льдинах с Ледовитого океана приплывают белые медведи и моржи. По мере приближения полярных льдов к югу, они тают, уменьшаются, тогда все приплывшие с севера обитатели своим ходом уходят опять на север. Медведи, где по суше, где по морю тоже двигаются к северу и такая картина наблюдается с мая по июнь каждый год.

В мае очень заметно тает снег, а особенно там, где появляются темные пятна. Воспользовавшись этим обстоятельством, мы стараемся шлаком, галькой просыпать снег вдоль здания консервного завода, складов, на дорогах где нам нужно ходить и, будьте уверены, там, где посыпали при солнечной погоде, в день снег протаивает до метра.

Со второй половины мая для нас наступила горячая пора - мы должны были до прихода парохода в первой половине июня подготовить орудия лова - ставные невода. Детали ловушек в прошлом году были привезены вместе с нами, но их нужно было собирать. Этим и занимались те, кто будет работать на неводах. Мы же готовили свои катера, кунгасы, шлюпки, а их нужно подконапатить, подкрасить, то есть подготовить к спуску на воду в начале июня. Часть людей готовила оборудование консервного завода, котлы, расконсервировали станки, прокручивали их вручную, снимали густую смазку - в общем, готовили к пуску завод.

Становление коллектива.

Весна в этом году, по утверждению старожила зимовки Петра Мироненко, была ранняя, в конце мая была получена радиограмма из Владивостока, в которой сообщалось, что комплектация грузов для промрайона (промысловый район, это деление нашей территории Камчатки и Чукотки в период концессий) Майно-Пильгино закончена. Приступили к загрузке парохода "Кула" - это большой пароход грузоподъемностью около 10 тыс. тонн, выход которого на побережье Камчатки и Чукотки намечался на 1 июня. Как и всегда, на борту парохода были различные грузы, в том числе, соль, тара, оборудование для завода, спецодежда, продукты питания и, как всегда, рабочая сила, как их всегда называли, "сезонники". И, конечно же, руководители будущего рыбокомбината всех уровней, начиная от управляющего до мастеров и счетных работников.

Мы стали готовиться к приему с парохода 220 человек сезонников, кстати, никогда раньше мы не принимали такого большого количества людей. Раньше принимали не больше 120-150 человек, на это количество всегда было готово жилье и постельные принадлежности. Нужно было подготовить жилье для них. Срочно было решено, и по письменному распоряжению начальника зимовки, создана бригада из желающих все работы по подготовке жилья вести в свободное от основной работы время. Хоть я, как работник флота, и был освобожден от этого, но принимал непосредственное участие в оборудовании чердачных помещений двух имеющихся жилых бараков. Предполагалось, что для размещения людей нужно было настелить полы, сделать стены, потолки и все это из ящичной клепки - досок просто не было. Эти работы на двух бараках были закончены за неделю, кроме того, оборудовали трапы с перилами для подъема на чердачный этаж. Для отопления чердачных помещений были изготовлены небольшие железные печи. В каждом бараке прибавилось за счет чердаков по 25 мест, итого мы могли разместить человек двести, а для оставшихся людей были подготовлены 5-6 палаток. Полностью была закончена подготовка к размещению прибывающих людей 18 июня. Как вы понимаете, эта работа велась не в ущерб основной работе по подготовке к приему груза с прибывающего 21 июня, согласно телеграмме, парохода "Кула". Оперативность во всех вопросах зависела от связи с администрацией, находящейся на борту судна. Так как радиосвязи у нас не было, а связью пограничников мы могли воспользоваться в экстренных случаях, вся телеграфная переписка велась через радиостанцию Культбазы "Хатырка", а доставка корреспонденции туда и обратно занимала не мало времени зимой на собаках, летом катером, а расстояние до культбазы - 120 км.

Вот в таких условиях мы ожидали подхода парохода. Погода в это время года на Чукотке бывает спокойной, это время бризов, то есть когда ветер днем дует с моря, ночью, наоборот, с суши, и поэтому береговая полоса почти постоянно спокойна. Несмотря на благоприятную погоду, катер и кунгасы спускать на воду считали опасным до появления парохода на рейде. Было установлено круглосуточное дежурство на берегу с биноклем. Как только появится дымок или сам пароход, дежурный должен был дать сигнал боем в металлический баллон. Будь это днем или ночью. По этому сигналу должно быть поднято все население нашего небольшого городка.

И вот долгожданный сигнал прозвучал, к удовлетворению всех зимовщиков, когда мы, позавтракав, к 7 часам утра собирались идти на берег - там еще оставалась работа по очистке дорожек для спуска катера.

Какая была неподдельная радость исключительно всех зимовщиков, когда мы увидели на горизонте уже не дымок, а сам пароход, направляющийся носом прямо на нас. Сомнения не было - это тот пароход, появлением которого мы жили все последние дни и недели. Люди на берегу, а здесь были все, как дети, не стесняясь, обнимались, кидали вверх свои ушанки, кричали непонятно что. От погранзаставы, находящейся недалеко, бежали бойцы и вместе с ними начальник заставы капитан Ус.

Мы увидели, как пароход развернулся, став левым бортом к берегу, и совсем прекратил движение. Под носовой частью вспыхнул столб брызг, и брошенный якорь ушел в воду, потянув за собой громыхающую якорную цепь. Мы без команды бросились к стоявшему на катках катеру, и, заняв каждый свое место, приступили к спуску катера на воду. Не ожидая, когда мы спустим катер и кунгас на воду, от парохода отделилась небольшая точка и направилась к берегу. Через полчаса к берегу, где столпились ожидающие, ткнулась носом шлюпка, на носу которой было написано "п/х Кула". Из шлюпки прямо на накатывающуюся и пенящуюся волну вышел старпом с парохода, это было видно по нашивкам на рукавах, и за ним следом, стройный худощавый мужчина тоже в морском кителе, но без нашивок. Видя, как смело шагнул к этому мужчине Алексей Федорович, как они, обнимая друг друга, трясли руки, мы поняли, что этот человек наш будущий руководитель.

"Это Всеволод Семенович Плютто - наш новый управляющий" - отрекомендовал нам начальник зимовки. Старпом, поговорив о чем-то с начальником зимовки, сел в поджидающую его шлюпку. Рядом с ним сел пограничник. Мы оттолкнули шлюпку от берега, гребцы весело развернули шлюпку, сильными руками налегая на весла, погребли в сторону стоявшего парохода. Через час, может быть, и раньше, нам удалось столкнуть в воду катер "Норд" на котором я уже, в качестве помощника старшины, хозяйничал на палубе. Поздно вечером, когда все три кунгаса, покачиваясь на легких волнах, были приведены в порядок, мы взяли их на буксир и повели под борт парохода "Кула". Сначала на поданные кунгасы началась высадка людей, этой операцией командовал, стоя у борта, старпом. По его распоряжению, на каждый кунгас высаживалось по тридцать человек, и ни одного человека больше. Старпом, опытный в таких делах, понимал, что впервые высаживающиеся в таких условиях люди очень неспокойно себя ведут и легко поддаются панике. При качке они могут беспорядочно бросаться от борта к борту. Поэтому высадка шла спокойно, без лишней спешки. Высадив положенное количество людей, при помощи оборудованной корзины, то есть обыкновенной сетки с настланным на дне щитом, куда становилось по 5-6 человек, стрела лебедки поднимала и выводила за борт этот опасный груз, и плавно опускала на дно кунгаса. По окончании загрузки тридцати человек с их вещами, мы отводили кунгас от борта и, взяв на буксир, тянули к берегу, где нас ждала бригада опытных старых курибанов. Подведя к берегу, мы брали его под борт, и кормой вперед с разгону, подавали в берег, где курибаны подхватывали за сброшенные им в руки концы, подтягивали кунгас к берегу, укрепляли его за береговые специально закопанные столбики и затем ставили тяжелый, длинный трап, по которому сходили, сбегали и иногда при большой волне, поднимающей кунгас то вверх, то вниз сползали на четвереньках прибывшие "сезонники". Женщин же в такой ситуации наши мужчины старались проводить на берег под руки, у некоторых это получалось спокойно, у других получалось неуклюже, тогда раздавался визг и, конечно, хохот. И все это проходило при пристальном взгляде стоящих на берегу мужчин-зимовщиков.

Надо сказать, что, судя по первым высадившимся, женщин было около 80 процентов и лишь двое из десяти пассажиров были мужчины. Да и это понятно, шел второй год войны - причем самый тяжелый год, и основная рабочая сила, которую отдавали рыбной промышленности, были женщины. И с этим приходилось мириться.

К концу дня вся рабочая сила была высажена на сушу, без каких либо ЧП или просто происшествий, разве вот только один курьезный случай. Почти последним высаживался довольно пожилой мужчина, с огромной плетеной корзиной. Она была настолько тяжела, что он ее с трудом передвигал. Здоровый курибан Андросенко подхватил под мышку корзину, прошел по трапу и бросил корзину на сушу, и вдруг набежавшая с шипением волна обдала корзину веером брызг. Увидев это, бежавший сзади владелец корзины закричал: "Что вы делаете ведь там соль!". Услышав это "соль" курибаны как по команде захохотали, а один из бригады, кажется, Вася Казанков показал обиженному на громоздящийся недалеко конусообразный штабель прошлогодней соли и сказал: "Я тебе помогу наполнить твою корзину из этого штабеля". Как он потом рассказал, этот "снабженец" - житель села пензенской области, при выезде с места жительства на Чукотке по оргнабору, услышал от бывавшего уже на севере, что рыбы на севере очень много, но одна беда - не хватает соли, и она там продается за большие деньги. Этот трудяга не обременял себя иллюзиями заработать деньги для покупки коровы, а, подсчитав, решил, что можно, не работая, эту сумму на корову привезти, лишь только провернув операцию с солью, благодаря тому, что по оргнабору можно бесплатно везти багаж в пределах 120 килограмм. Неизвестно мне купил, ли он потом корову, если купил, то не благодаря коммерческой деятельности это уж точно.

Высадив на берег людей, мы сразу же взялись за разгрузку соли, тары и другого груза. Работа на берегу была организована так, что, используя хорошую погоду и продолжительность светлого времени до 22 часов, (а это значит, что приближался полярный день), работа не прекращалась круглые сутки, если на берегу люди были разбиты на две смены, одна работала, другая отдыхала, то на море нам смены не было.

Спущенный на воду с борта парохода, привезенный нам из Владивостока катер, по каким то техническим причинам не мог сразу войти в строй и был нами отбуксирован в речку и поставлен к деревянному причалу для дальнейшего ремонта. Команда этого катера состояла из двух парней-мотористов и они, похоже, сутками не вылазили из машинного отделения, где пытались, пока безуспешно, оживить мотор. По этой причине мы на своем "Норде" со старшиной Володей Клачковым, вынуждены были работать круглосуточно, обеспечивая подачу груженых и порожних кунгасов между бортом парохода и берегом. На берегу при постоянно горевших кострах, все же еще лежал снег и было холодно. Надо заметить, что в грузовых работах на равных работали и женские бригады, и не было никаких скидок на женщин при выгрузке и переноске любых грузов; будь-то соль, или пустые ящики, а также ящики с оборудованием и очень тяжелая тара - мука, крупа, ящики с консервами и бочки с растительным маслом и много другого необходимого нам для работы до осени. Ведь следующий пароход должен прийти только осенью, он возьмет продукцию и людей и до весны следующего года парохода уже не будет.

На пятые сутки грузовые работы уже проходили только из третьего трюма, остальные были уже пустые, а в ночь последний трюм опустел, и как только мы оттянули последний кунгас с грузом от борта парохода, он поднял якорь и, развернувшись в открытое море, дал три продолжительных прощальных гудка. Постепенно, набирая скорость, пароход стал удаляться и скоро совсем скрылся за горизонтом.

После отплытия парохода нам дали короткий отдых, для чего мы завели все плавсредства в речку и сами стали к пирсу в ожидании распоряжения. Через два-три дня предстояла постановка неводов. Чувствовалась усталость - ведь в последние дни сон был случаем редким и непродолжительным, поэтому все время хотелось спать и даже еда ушла куда то на второй план, просто ничего не хотелось.

Воспользовавшись небольшим перерывом в работе на море, бывший начальник зимовки, а теперь технорук лова (синдо) - Алексей Миронов - собрал к себе всех работающих на море молодых моряков, в числе которых был и я. Задача, которую поставил перед нами синдо, заключалась в следующем: пока еще консервный завод готовился к путине и котлы были еще холодные, нужно было покрасить две трубы, вид которых внушал какое-то запустение, ржавчина разъедала трубы снизу до верха. Трубы последний раз, по словам старожил, красили года три назад, а сейчас какие - либо следы покраски обнаружить на них было почти невозможно. При сильном ветре трубы издавали какой-то стонущий звук, который иногда приводил в ужас людей, работающих близко к котельной. Вот эти трубы нужно было пошкрабать и покрасить. Миронов спросил, есть ли желающие выполнить эту работу, но их не оказалось. Тогда он отпустил всех, а оставил меня и еще матроса Васю Казанкова и рыбака, ловца ставного невода Ивана Князева. Свой выбор он объяснил тем, что мы все трое много занимались покрасочными работами при подготовке флота к путине, кроме того, он сказал, что кто же еще как не матросы, люди, не испугавшиеся морской стихии и постоянно подвергавшие себя опасности, особенно в штормовых условиях, могут выполнить столь опасную работу. Особая опасность, как предупредил он, состоит в том, что и блоки, укрепленные на верху труб, и фалы, которые были пропущены через эти блоки, изрядно поизносились и истрепались за длительное время. Фалы конечно можно заменить, не поднимаясь по трубам с земли, а вот на блоки приходится надеяться, не видя их состояние. Он так долго урезонивал нас, стыдил за нерешительность, не называя фамилии, что, наконец, меня заело, да неужели я на самом деле не сделаю это, особенно не задумываясь о последствиях. И я согласился. Кажется, все облегченно вздохнули, кроме, разумеется, меня, а я, почувствовав ответственность, сразу погрузился в мысли. Тут же у Алексея Федоровича договорились, что двое ребят, Вася и Ваня, будут работать вместе со мной, обеспечивая всю подготовку и сам подъем меня наверх. В этот же день бондари изготовили специальную беседку вокруг трубы, закрепили ее к фалу и тут же испытали, сначала подняли и опустили пустую, затем то же сделали, положив на нее груз в два моих веса и убедились, что блоки держат. Начали готовить краску, посуду для нее, кисти, а вернее квачи, и всю остальную мелочь. Вопрос, как ни покажется странным, оплаты труда поднял как всегда расчетливый Иван Князев, хотя по логике это должен был сделать я, ведь рисковать жизнью приходилось мне. Миронов, пока все это готовили, пригласил меня и мы с ним пошли к управляющему. Квартира, она же кабинет Плютто, выходила окнами прямо на котельную, и он, вероятно, наблюдал за приготовлением. Всеволод Семенович встретил нас приветливо, но вместо здравствуй он, поднявшись, спросил, обращаясь ко мне: - "Сколько?" Я не был готов к ответу на вопрос и молчал, переминаясь с ноги на ногу.

- Сто рублей хватит? - спросил управляющий. Надо сказать по тем временам да еще на далекой Чукотке этих денег хватит одному безбедно прожить не менее двух месяцев (сахар стоил 30 коп. килограмм). "Хватит" - выдавил я из себя.

- Ну, вот и договорились, деньги после покраски получишь у меня, а теперь за работу и будь осторожен. Ты еще молод и у тебя все впереди.

После такого напутствия мы вышли на улицу, где нас, казалось, ожидала толпа мужиков человек десять, в основном из барака, где я жил. Было время обеденного перерыва, и мужики не спешили расходиться, вероятно, им очень хотелось знать, за сколько же я подрядился на это опасное дело.

Семен Дьяков - мужчина в годах, всегда не очень разговорчивый - тихо спросил: - Николка, во сколько же оценили твою работу?

- Сто рублей - ответил я, и хотел было пройти мимо ребят.

- Сто? - с недоумением протянул он, - так ты же можешь разбиться, да это же смешно, проси не меньше двухсот, а на сто не соглашайся! - подхватил стоявший тут же Кисель Юра - рыбак из бригады Мироненко Петра.

Так в нерешительности побрел я к котельной, где меня ожидали мои помощники. Когда я им рассказал о разговоре, Ваня сразу спросил, а что нам с Васей? Я пожал плечами и присел на пустую бочку и, не зная, что же делать, задумался.

Миронов, увидев мое замешательство, быстро подошел ко мне с вопросом, в чем дело? Я как мог не совсем внятно объяснил ему ситуацию, но он сразу понял.

- Пошли к управляющему, - как-то с досадой выпалил он, и я машинально пошел за ним. В кабинете управляющий тоже сразу понял, в чем дело и опять без лишних слов спросил: "Что еще?" Я немного осмелел и рассказал, что мне денег мало и еще у меня два помощника и им тоже надо заплатить. Управляющий походил по комнате и, остановившись напротив Миронова, сказал, - Якунину заплатим 250 рублей и по 50 рублей обоим помощникам, и все идите время не ждет, завтра к концу дня котельная должна заработать.

Не буду описывать свои волнения, ведь на высоту я ни разу не поднимался, разве что в детстве, притом совсем недалеком. Я любил лазить по деревьям, благо, что наше село окружали леса. Но разве можно сравнить сучковатое дерево с гладкой высокой трубой, а высота одной трубы была 26 метров, другой около 29 метров (это только над крышей котельной, да высота самой котельной до конька около 9 метров).

Услышав о нашем разговоре, ребята были довольны.

Первый подъем прошел не совсем гладко: то вновь вставленный в блок фал раза два заедал и не хотел проходить, не давали колышки, то неожиданно упали с площадки два квача - приходилось вновь спускаться. Все же подъем состоялся. Когда площадка была поднята до конца, и я огляделся с такой высоты, то оробел - ноги мои почему-то тряслись в коленках, и я никак не мог отцепиться от фала. Понемногу успокоившись, я медленно обошел по площадке вокруг трубы. Первые метры покраски трубы давались с большим трудом. Когда я закрасил трубу кругом на два метра, по команде мои помощники внизу опускали меня ниже опять на 2-3 метра, и я снова красил этот отрезок. Тогда мне казалось, что я становлюсь ближе к земле, и у меня исчезало опасение, что если я сорвусь, то буду уже не так высоко от крыши. Итак, с небольшим отдыхом, метр за метром я опускался. И вот уже крыша, где я, сойдя с площадки, уселся на конек и расслабился. Итак, одну трубу я одолел, оставалась еще одна труба, которая была немного ниже, и это меня успокаивало.

Пока площадку переносили на другую трубу, пока готовили краску для второго подъема, я спустился на землю, недалеко на траве улегся на спину и со страхом смотрел на макушку трубы. Мне казалось на фоне плывущих облаков, что она падает и падает, а упасть так и не может.

Подъем на вторую трубу затягивался: то все ушли на обед, потом очень долго меняли старый фал на новый. Время уже шло к вечеру, и приняли решение продолжить эту работу завтра с утра.

В 8 часов утра, а это было 30 июня 1942 года, приступил к покраске второй трубы. Работа велась как-то легче по отработанной вчера технологии, и сам процесс проходил намного быстрей. У меня уже с утра не тряслись колени, и покраска была закончена до обеда. После обеда мои помощники сняли площадку с трубы и убрали с крыши. Пришел к котельной Всеволод Семенович, поблагодарил нас всех троих за успешную работу и распорядился затопить котлы для опрессовки и испытания теплового паропровода. Через два часа над трубами показался жидкий дымок, а когда в топки забросали уголь, дым сразу пошел густой, черный, и поселок сразу преобразился. Особенно со стороны было видно - поселок живет, работает и готов встретить путину этого тяжелого для страны года.

Дела на фронтах шли с переменным успехом и наша армия, да и вся страна, ожидала от нас рыбу (и соленую, и, особенно, консервы) и мы уже были готовы эту продукцию дать. В этот день управляющий пригласил нас троих к себе, еще раз поблагодарив, он лично выдал ребятам причитающиеся им деньги и, оставив меня одного, отпустил их из кабинета.

"Я почему тебя оставил… Ты получить должен за свою работу большую сумму, и я знаю тебя твои соседи по бараку ждут с этими деньгами. Я решил их тебе все не отдавать, а ты возьмешь сейчас, сколько нужно лично тебе для мелких расходов, а остальные деньги будут лежать в сейфе и будут их выдавать тебе по твоему требованию". И он оказался прав. В нашем бараке ко мне был один вопрос: где деньги? Оказывается, они их уже разделили: одному надо отослать семье, другому купить костюм, третьему отдать долг, проигранный в карты, и кому-то на водку ко дню рождения, а про меня, в основном, забыли. Какое было их возмущение, когда я им сказал, что деньги в сейфе, а я для мелких расходов буду брать 10-15 рублей. Но кроме возмущений никаких действий не последовало, потому что боялись управляющего, ведь он в то время был и суд, и прокурор, и милиционер - тогда еще было время, когда никаких органов на местах не было, и все полномочия сосредоточились в одних руках. Такая жесткая дисциплина позволяла глушить даже небольшие конфликты, которые неизбежно возникали в коллективе. Людей привозили на Чукотку с разных областей и, конечно же, среди них были и жулики, и пьяницы-дебоширы; среди женщин были и легкого поведения - из-за них иногда возникали потасовки. У управляющего всегда имелись с десяток надежных парней, которые могли потушить любой возникший конфликт.

Мне поступило распоряжение принять катер "Норд", так как Володя Клачков был назначен старшиной на вновь прибывший и уже вошедший в строй катер "Ост", а на его место назначался, я как его помощник. Для меня это назначение не явилось неожиданным, так как я готовил себя к этому еще осенью прошлого года, и, казалось, был уже готов. Но все равно, когда я оказался в рубке катера один, и никто не мог мне подсказать, что делать, я растерялся - ведь я теперь отвечаю не только за катер, но и за четырех человек, работающих под моим руководством. Их жизнь, их дальнейшая судьба в немалой степени теперь зависят от меня. Как организую их работу, как, в конечном счете, воспитаю в них чувство ответственности за все, что делается на катере, да и на берегу они остаются членами команды. А нам завтра уже предстоит одна из основных работ по подготовке к путине - постановка ставных морских неводов. Как мы с этим справимся - от этого зависит работа рыбаков и, в конечном счете, судьба государственного плана. Нашему "Норду" предстоит в течение двух суток поставить четыре невода, а я, признаться, еще ни разу не участвовал в этом деле, даже в качестве матроса. Руководит всей этой сложной операцией бригадир невода, а общее руководство осуществляет технорук лова. Он комплектует бригадиров, определяет участки, где какой невод поставить. Или технорук, или бригадир во время постановки невода постоянно находятся на борту катера, отдавая распоряжения мне лично и ловцам на шлюпке, и ловцам, работающим на борту кунгаса с кулями и частями невода. Надо сказать, эта работа требует не только смекалки, но и больших физических усилий: штурвал тут не доверишь матросу, а нужно самому делать постоянные маневры, поворачивая штурвал то до отказа вправо, то до отказа влево, при этом постоянно следить за тем, чтобы в этом сплетении канатов, оттяжек находящихся под водой, не намотать на винт. Приходится постоянно то сбавлять, то прибавлять ход, а то и совсем стопорить и при необходимости давать ход назад. Пока разбросаешь кунгас с кулями и оттяжками, спина становится мокрой и в глазах рябит, руки ноют, ноги устают от этой пляски. Только что закончили постановку последнего невода, поступило сообщение с берега, что в контрольной сетке, поставленной недалеко от поселка, появились первые гонцы, первые экземпляры кеты и красницы. Это значит, что жди ни сегодня, так завтра начала хода рыбы. А о готовности к обработке говорили шлейфы дыма из дымовых труб консервного завода и паровой лебедки, готовой подхватить первый кунгас серебристого лосося, который готовы подать к берегу мы, как только рыбаки поднимут над переборочным кунгасом большое весло с надетой на его конце рыбацкой курткой - знак того, что в неводе рыба. Такой сигнал появился на самом дальнем от поселка неводе. Не только в бинокль, но и простым глазом можно было хорошо различим высокий шест с надетым на конце рыбацким красным шлемом. Он так отчетливо был виден на фоне берега, покрытого еще снегом, что не оставалось сомнения - в неводе рыба. Быстро сбросив буй с носового кнехта, мы полным ходом отправились к неводу. С берега тоже наблюдали за неводами, и вскоре по густому дыму можно было легко догадаться - лебедки готовят к приему кунгаса с рыбой. Пока мы подходили к неводу, рыбаки каплером уже наполняли кунгас серебристой, еще трепещущей рыбой. Не теряя ни минуты, мы взяли под борт кунгас и осторожно повели его к берегу кормой вперед. На берегу, без излишней спешки, курбаны подготовили настил из поката, бригадир, держа длинный трос с гаком на конце, вошел в воду и на ходу подцепил крюк за брагу кунгаса и скомандовал на лебедку "Вира!". Трос медленно потянул груженый кунгас вверх к пристани, где рыба из кунгаса той же лебедкой будет вывернута на площадку разделочной пристани. Отсюда рыба по конвейерной ленте потечет во внутрь консервного завода. Как только мы задним ходом отошли от берега, над поселком протяжно, с шипением потом все громче и громче, загудел гудок. Этот гудок, первый в этом году, означал для всего населения небольшого рыбацкого поселка, что пошла рыба и все, не ожидая приглашения, вышли к площади перед заводом, готовые включиться в работу. Началось то, ради чего ехали сюда люди за тысячи километров, ради чего в течение последних недель трудились, иногда не замечая обеденного перерыва, и заканчивая работу не по звонку, а когда все.

Наблюдали и радовались этому началу и мы, ведь и мы внесли свой вклад в подготовке к этой главной путине года.

Путина началась. Теперь уже два катера таскали кунгасы с рыбой от неводов к берегу, а обратно - пустые к неводам. Мы не признавали закрепления за катерами конкретных неводов, а плыли туда, где маячил сигнал о наличии рыбы. Такая рыбацкая идиллия продолжалась не очень долго. Погода, как на заказ, установилась промысловая, а этот день, который я хочу описать, был на удивление особым. Вдруг к обеду стало совсем тихо, у берега совершенно исчезли волны, и он напоминал берег небольшого озера, где вода стоит как в ложке. Такую перемену в поведении моря заметил опытный технорук лова Алексей Миронов. Он внимательно в бинокль вглядывался в горизонт на востоке, в сторону мыса Наварина, где и я заметил, на первый взгляд, безобидную полоску белого тумана по самому горизонту. Миронов сигналом, известному только нам с ним подозвал, меня к берегу. Он сказал, что ему не нравится эта белая полоса, и чтобы я тоже следил за горизонтом и почаще смотрел на восток, откуда тянул слабый холодный ветерок. Мы по- прежнему подавали рыбу - то Володя подаст, и только оттащит свой опустевший кунгас от берега, тут же подаю свой я. Я постоянно всматривался на восток, с берега мне просигналил Алексей, чтобы я пробежал одну-две мили в туман, который уже подошел ближе. Белая полоса заметно расширилась, закрыла белые снеговые сопки мыса Наварина. Я полным ходом пошел на встречу тумана, пройдя в тумане уже около двух миль, как-то резко пахнуло на нас холодом, и я со страхом обнаружил сначала отдельные льдинки, но по мере удаления, я встречал все более крупные льдины. Некоторые из них были размером с наш катер. Дальше идти становилось опасным, да и бессмысленным, и я, повернув назад, полным ходом подошел к берегу и передал информацию ожидавшему меня Миронову. Он сразу понял все и дал мне команду снимать, в первую очередь людей, и высаживать их на берег. Я сразу приступил к исполнению, но сначала добежал до Володи Клочкова и "Ост" тоже начал снимать людей. А их на каждом неводе было по 6-7 человек. Примерно через час на неводах не осталось ни одного человека. Миронов перебрался ко мне. Мы отошли от берега. Что делать? Мы с ним оказались уже в наплывшем на нас тумане и с болью в сердце с беспомощностью наблюдали как подошедшие льдины, гонимые течением, без задержки рвали попадающиеся на их пути оттяжки. Прямо недалеко от катера солидная льдина, как паутину, подмяла под себя ловушки невода, и державшиеся на поверхности ловушки - деревянные крашеные бочки - отскакивали как пуговицы с куртки. На наших глазах рушилось то, что нами, людьми, создавалось целую длинную зиму. Мы пошли вдоль берега мимо остальных неводов. Картина перед нами была страшная. В течение полутора - двух часов, на берегу оказались все стоявшие на неводах кунгасы. Хорошо, что не было приливной волны и кунгасы были просто вытолканы на берег льдами, даже не получив повреждений, лишь по бортам были заметны полоски содранной с бортов смолы - работа льдин. Ловушки пяти неводов были полностью уничтожены льдами, на месте стоянки этих неводов то там, то тут виднелись наплава с оттяжками. Лишь три невода чудом избежавших разрушительного действия этой стихии. Но на этих трех неводах нужно было кое-что подремонтировать. Характерно, что в одной из оставшихся ловушек было очень много рыбы.

Вся эта жуткая драма прошумела за два часа, а вскоре туман рассеялся и мы, проходя вдоль берега, видели на горизонте с десяток отдельно плавающих льдин на изрядном удалении от берега. А на берег были выброшены мелкие льдины почти сплошной полосой. В течение 4-5 часов мы посдергивали все кунгасы на воду, а позже пошла небольшая зыбь и прибой, который за ночь раскрошил весь выброшенный лед. Для рыбаков настала горячая пора - приходилось около двух суток буквально день и ночь готовить, т. е. собирать из готовых литеров новые ловушки, звенья крыльев, готовить оттяжки и практически заново ставить невода. В помощь рыбакам было разрешено брать любое количество женщин и мужчин, хотя последних было очень мало. К самому рунному ходу рыбы все было восстановлено и завод, и посольный цех начали работать на полную мощность. Надо сказать, завод и не прекращал работу, уцелевшие три невода не подавали рыбу несколько часов, но посольный цех стоял эти дни из-за недостатка сырца. Теперь подача рыбы обеспечивала работу всем в течение суток. Перерыв в работе добывающего цеха, отрицательно сказался на общей обстановке на рыбокомбинате. За это время мы недополучили из-за стихии около трех тысяч центнеров из общего плана 22000 центнеров, кроме того, на собрании коллектива было принято дополнительное задание к плану - еще 5 тысяч центнеров.

Уместно описать структуру управления, сложившуюся к середине 1942 года. Во главе теперь уже рыбокомбината стоял управляющий Плютто Всеволод Семенович, который был в прошлом году техническим директором; главный бухгалтер с двумя рядовыми бухгалтерами; Заведующий хим. лабораторией; мастер консервного цеха; мастер засольного цеха; мастер икорного цеха; мастер или начальник добычи, которому был подчинен флот. Был главный механик, которому подчинялись слесари-наладчики консервного оборудования; мехмастерская; заводская котельная. В штате был главный нарядчик, который по заявкам мастеров каждое утро проводил общий развод рабочей силы. И последнее звено - табельщик, который вел общий табель выхода на работу, в его же обязанность вменялось на специальном вывешенном в столовой списке рабочих, занятых только обработкой рыбы, выставлять к утру сумму, заработанную рабочим за вчерашний день. Например: Иванов Василий Петрович за 10 августа - 8р. 15коп. Это не просто цифра, это суммы, из которых каждый рабочий сам мог сложить и точно сказать свой заработок без вычетов. Будьте уверены, этот заработок не изменится по чьей-то воле. Сумма месячного заработка может в конце месяца измениться в сторону увеличения за счет премии, если она человеку была предоставлена.

Интересным был тот факт, что премии определял за месяц сам управляющий на специальном совещании, где присутствовали все мастера, а точнее все 12 человек инженерно-технических работников, составляющих управленческий персонал. На это совещание в конце каждого месяца приглашался и я, как профорганизатор. Управляющий почти ежедневно, общался с рабочими и знал многих: и хороших, и, конечно, ленивых, нерасторопных, а, бывало, и отлынивающих от тяжелой работы, такие тоже были. Табельщик зачитывал списки по цехам. Затем следовали замечания и, выслушав, Всеволод Семенович определял среднюю сумму премии, например икорному цеху премия по 40 рублей, мастеру 50 и точка. Управляющий тут же подписывал список и отдавал бухгалтеру, и переходили к другому цеху, например к засольному, и так далее. Зарплату и премиальные управляющий выдавал сам, так как сейф с деньгами находился в кабинете-квартире у него. Денег, как правило, завозили на все шесть месяцев, в связи с тем, что ближайший банк находился во Владивостоке. Так что завезенные деньги вращались в обороте, в основном, в нашем поселке, но все-таки часть попадала в магазины фактории, которая не имела к комбинату никакого отношения. Обстановка в стране, а вернее на фронте, оставалась по-прежнему очень трудной. Немцы рвались к Москве и Ленинграду, фронт требовал все больше и больше продукции. На складах комбината количество баночек для изготовления консервов было строго ограничено, и уже запасы подходили к концу, а рыба после возобновления лова шла очень сильным ходом. Завершали план по добыче и взятым дополнительным обязательствам, кончилась баночка, производство консервов вынуждены были остановить. На совещании было принято решение рыбу разделывать и разделанную солить и складывать в штабели (из-за отсутствия баночной тары). Для этого прямо на земле, ближе к морскому берегу, расстилали брезенты и в ряды укладывалась рыба. Завершенный штабель походил на египетские пирамиды, только в маленьком размере. Штабель укрывали рисовыми мешками из-под японской соли и сверху укрывали брезентом. Ни одна технология мира такой вид хранения не знала. Но это позволило принимать и обрабатывать рыбу до полного прекращения хода лосося. В этот год рыбы взяли около полутора планов. Так как на комбинате не было ни партийной, ни комсомольской организации, да и райком не имел никакого влияния, факт перевыполнения никак не рекламировался. Без лишней шумихи управляющий поблагодарил коллектив за хорошую ударную работу, наградив повышенными премиями отдельных руководителей и десятка два рыбообработчиков. Особо отметил рыбаков и состав двух катеров "Норд" и "Ост". Премию в размере 350 рублей получил и я, как старшина катера. Премии получили и остальные члены команды.

После снятия неводов наступил период затишья, как на берегу, так и для рыбаков и команд катеров. На берегу после трехдневного перерыва в работе развернулась подготовка рыбопродукции к отгрузке ее на материк. Мне больше приходилось бывать на берегу, хоть жить я продолжал на катере, так как в общежитии, где была моя койка, жило кроме меня еще четырнадцать ребят, в основном мало мне знакомых. Все чаще мне приходилось вместе с ребятами бывать в женском общежитии, в столовой, служившей местом отдыха молодежи, да и всех обитателей нашего небольшого поселка. Я только недавно смог оценить обстановку: ведь подавляющее большинство в компаниях - это женщины, вернее, молодые девушки в возрасте от 19 до 30 лет, и очень мало нас, ребят.

Каждый день, особенно в выходные дни, то в одном, то в другом бараке праздновали свадьбы. Шумели песни, пляски, пили и за молодых, и за новые знакомства, - в общем, шла жизнь, мало чем напоминающая недалекое прошлое - работа день и ночь. А сейчас, сбросив с плеч тяжелый труд, люди ударились в веселье, как бы нагоняя упущенное за последние два-три месяца время. Местом встреч, свиданий была, в основном тундра и берег моря, хоть и не всегда приветливый. Вечерами, а они были еще белыми, (солнце садилось в 10 часов вечера) можно было видеть пары гуляющих по берегу молодых людей. А желающие уединиться, уходили подальше в тундру, как говорили злые языки "собирали ползуниху".

Администрация потихоньку готовила списки людей, желающих остаться на зимовку. По согласованию с Владивостоком на предстоящую зимовку было решено оставить больше рабочих, в том числе и семейные пары, зарегистрированные в браке, ну и молодых одиноких женщин. В общем, численность установили в шестьдесят пять человек из управленческого состава: начальник зимовки, бухгалтер, мастер консервного цеха, механик, мы - два старшины катеров, все четыре бригадира неводов и главный курибан Петр Мироненко. Об этом человеке стоит рассказать отдельно.

Родом Петя из Абхазии, из рыбацкого поселка Очимчири, потомственный рыбак. О своей профессии и жизни мог рассказывать часами, и послушать его всегда приходило много молодежи. Он нас как-то завораживал своими интересными рассказами. Петя был совершенно неграмотен, он не умел читать, писать, но мог легко рассчитать, как сетное полотно разрезать по диагонали, то есть, сколько ячеек нужно резать по прямой и сколько по косой, чтобы полотно разрезать от одного угла до другого угла. Он любил слушать, когда ему в слух читают интересную книжку. Мы как-то незаметно с ним сдружились, он все чаще приглашал меня к нему домой, а жил он в небольшом домике, где летом всегда отдыхали в перерывах во время работы курибаны. Где-то он достал книгу "Дон Кихот", я ему ее читал. Он, затаив дыхание, вслушивался, и не дай бог в это время заговорит его жена Таня - будет разнос. Поэтому, зная характер своего мужа, Таня, всегда поджав под себя ноги, сидела на койке и слушала вместе с Петей, не роняя ни одного слова. Иногда Петя прерывал мое чтение и начинал рассуждать об услышанном. Он иногда вслух цитировал некоторые места из книги наизусть. Такая у него была память, мне иногда приходилось восхищаться точностью его цитирования, даже не верилось, но это так. Таня иногда рассказывала, что когда я с ребятами поздно ночью, прервав чтение, уходил домой спать, Петя брал книгу и, пальцем водя по страницам, вслух рассуждал, фантазировал исход той или иной ситуации по ходу развития действия романа. Впоследствии зимой мы с ребятами по очереди учили Петра азбуке. В результате к весне Петя по слогам, а затем вполне бегло. Теперь он мог сам читать книги, хоть не так быстро как мы, но все же сам. Больше всего Петю поразил роман "Овод". Читать весь роман пришлось дважды, после чего Мироненко мог часами наизусть, иногда вставляя свои собственные суждения, решения, рассказывать из "Овода" отрывки слушающим его ребятам - курибанам, немало удивляя их своим рассказом, с такой убежденностью, будто это он сам писал эту книгу.

Во время снятия неводов, а это было в августе, ловушки неводов иногда забивались минтаем. Минтай не считался промысловой рыбой и его выпускали в море, и надо было видеть эту картину, когда шлейфы уснувшего, перевернутого вверх брюхом минтая, тянулись от ловушек по течению на несколько километров. Эту картину можно было наблюдать несколько дней, ведь рыбаки еще надеялись дождаться хода промысловой рыбы, когда идет исключительно кета. Вот в ожидании этой рыбы и держали невода в рабочем состоянии, и на них дежурили по несколько рыбаков, они то и выпускали минтай. Перед снятием неводов, когда стало ясно, что еще одного хода рыбы не будет, вдруг в ловушках вместе с минтаем появилась сельдь, да такая крупная, жирная, какой я еще не видел.

Алексей Иванович, наш начальник лова, распорядился набрать сельди в один свободный кунгас, центнеров 15-20. Мы быстро налили хопром полный кунгас и подали его на берег. Рыбы было много, около 50 центнеров. Управляющий, присутствовавший при выгрузке рыбы, распорядился посолить в брезентовом чану эту сельдь для дополнительного питания зимовщикам в предстоящую зимовку. Может быть, мы бы и дальше занимались уничтожением минтая и селедки, но неожиданно поднялась сначала крупная зыбь, говорившая нам о том, что в море, далеко от наших берегов, свирепствует шторм. Срочно стали снимать ловушки с оставшихся дежурных трех неводов. Только успели снять ловушки, как подул северо-восточный ветер, который, особенно в начале осени, всегда приносил шторм с неприятными последствиями.

Трое суток бушевал ветер, срывая вееры брызг с крутой волны, разливая воду по отлогим песчаным берегам. Иногда разливы достигали штабелей выгруженного груза. Тогда подавался тревожный сигнал и объявлялся аврал - на уборку груза выходили почти все жители. А подготовленную рыбопродукцию срочно приходилось убирать дальше от берега. Конечно же, такие шторма не приносили больших разрушений. Но бесполезной работы прибавляли очень много.

Шторм, как водится, прекращался иногда так же быстро, как и начинался, а иногда стихал постепенно.

Картина после этого не выглядела разрушительной, но мы долго по берегу собирали сорванные с якорей наплава, пеньковые тросы, а иногда и оставленный на якоре или буе кунгас, не выдержав такого напора ветра и волны, оказывался выброшенным на песчаный берег. Такие кунгасы мы после шторма снимали на воду и уводили, как правило, затопленными в речку, где его поднимали лебедкой на берег для ремонта и подготовке к путине следующего года. Когда шторм и вызванная им зыбь успокоились, оба катера, взяв на буксир по рыбному кунгасу и десятка полтора рыбаков, вышли в море, и в течение суток собрали все, что осталось на плаву от стоявших неводов. Т.е. зачистили весь рейд и все это увели в реку, где рыбакам предстояло все снятое просушить, рассортировать и привести в порядок.

Вышло распоряжение управляющего о подготовке к зиме рыбокомбината. В этом распоряжении был и список людей, остающихся на зимовку. Список состоял из 65 человек, включая и управление, хотя оно было незначительным - всего 5 человек вместе с начальником зимовки Алексеем Мироновым. В распоряжении были указаны и другие работы, выполнить которые было необходимо до отъезда основной группы рабочих и специалистов во Владивосток.

Так намечалось срочно подготовить жилье, переоборудовать под квартиры одно из общежитий - в числе зимовщиков были и семейные пары, хотя и без детей, но их появление учитывалось. Работа кипела, все было подчинено этой задаче. Большую работу уже проделали в плане подготовки к зиме и по консервации оборудования завода, котельной, лебедки.

Была, в основном, подготовлена к отгрузке рыбопродукция. Пароход должен был подойти 1 октября, к этому времени предполагалось закончить и всю подготовку жилья и рыбопродукции.

Как я уже упоминал, из-за недостатка бочкотары рыбу солили стоповым посолом, навалом. Таким же навалом предполагалась и отгрузка на пароход, и транспортировка в трюме парохода, вплоть до порта назначения во Владивостоке.

Пароход, название которого "Дальстрой" подошел как-то незаметно, хоть его мы ожидали уже давно. Море немного штормило и утром, сквозь дымку, мы увидели довольно большое судно, стоявшее далеко от берега. Борта судна возвышались над водой. Пароход, казалось, был очень большим, наверное, потому, что он был пустой, груз он должен принять у нас первых, затем идти на юг, собирать продукцию в других пунктах. Только через двое суток море успокоилось, и пароход мог подойти ближе к берегу на безопасную для него глубину и стать на якорь. Двумя длинными гудками известил пароход о готовности к погрузке, и пригласил прибыть на борт судна нашего представителя. С первым катером, который потащил уже груженый рыбой кунгас, на борт выехал сам управляющий. Плютто договорился с капитаном, что в связи с тем, что для успешного ведения грузовых работ у нас очень мало мужчин, то нужно выгрузку с кунгасов и укладку рыбы в трюме обеспечить силами команды парохода. За работу команда получала деньги согласно нашим расценкам, с чем и согласилась команда и капитан. Итак, работа началась. Погода стояла спокойная, на берегу работа спорилась, и мы, на двух катерах, еле успевали подводить к борту парохода груженые и отводить к берегу пустые кунгасы. Погода в это время года всегда изменчивая и все чаще ветер поворачивал и дул с моря, погода портилась, начинался дождь и крупная зыбь. Тогда прекращалась погрузка консерв, их в дождь загрузить было нельзя, а при большой волне нельзя грузить и бочки и россыпь рыбы из открытых штабелей. Работа прекращалась до улучшения погоды и мы сутками болтались на рейде, или на якоре, или на специально поставленных на якорях буях. В таких условиях в реку нам уходить не разрешалось, ведь при малейшей возможности - улучшении погоды - опять начинали работать. А если бы мы были в реке выход оттуда возможен не в любое время, а лишь только во время прилива, а это бывает один раз в сутки. В открытом море, вдали от берега, осенью всегда штормило, и у наших берегов, даже при отсутствии ветра, была крупная зыбь и сильный прибой, что мешало грузовым работам.

За состоянием береговой полосы следили все: и мы, с катеров, и круглосуточно дежурившие курибаны, и сам технорук лова, наш шеф Алексей Миронов. Как только высота прибоя уменьшалась, нам сразу давали сигнал или гудком паровой лебедки, или, если была ночь, гудком и зажженным факелом. Мы сразу же подавали кунгас к берегу и опять возобновлялась погрузка. При зыби кунгас, особенно пустой, то поднимало вверх, то резко опускалhttp://www.fishkamchatka.ru/?key=,museum&con=mpub&linkid=55&id_cont=1&t_name=museum_pub&n=1&id=55&title=%D1%E5%E2%E5%F0%ED%FB%E5+%E7%E0%F0%E8%F1%EE%E2%EA%E8#n1